Если бы кто-то вдруг сказал Милораду, что однажды он будет танцевать танго с Ноттом, он бы пожалуй рассмеялся. С какой стороны не посмотри, невероятное событие. Но.
На календаре четырнадцатое октября, за окнами старого замка уже вечер, и семикурсник с Хаффлпаффа, тот самый, которому бы в пору смеяться над проказницей-судьбой, что явно взялась играть с цыганским отпрыском в известные только ей игры, направляется в танцевальный класс, где его, возможно, уже ждет Нотт.
Память услужливо подбрасывает картинки воспоминаний, где ромэн обучал слизеринца премудростям искусства хиромантии: вот пальцы скользят по раскрытым ладоням, словно по страницам книги, прослеживая линии, выискивая одному ему ведомые знаки, открывая самые сокровенные тайны.
Ой, не поплатиться бы тебе за это, чернокудрый, не задолжать бы светловолосому сокурснику за свое чутье.
Но не юный аристократ, а сама судьба взяла с цыгана плату, да определила все по своим местам, словно опытный режиссер, расставила участников на свои позиции и вновь столкнула этих двоих, сокращая расстояние до, казалось бы, почти недопустимой близости. Хотя… в танго не бывает недопустимо близко, в танго вообще нет ничего недопустимого. Только свобода.
Кто придумал ставить именно этот танец на рождественском балу, Милорад уже толком не помнил, а уж как шестикурснице Алане удалось заполучить в партнеры Коберта – не знал и подавно. Просто согласился составить партию Стэлле, которая сообщила, что кроме цыгана достойных кандидатов нет, а ромэн был только рад составить пару симпатичной однокурснице. Знал бы он тогда, что пар будет две, знал бы, что с Аланой будет танцевать Нотт. Знал бы…
И что, отказался? Внутренний голос насмешлив и откровенен до зубовного скрежета.
Не отказался бы, даже зная, что последнюю партию ему танцевать… с ним. Такой вот оригинальный ход придумали девушки, которые так же становились в пару в финале номера. Даже при таком раскладе – смейся судьба-чертовка! - не отказался бы. Но каждый шаг, приближающий Стэво к танцевальному классу, глухо отдавался внутри, будто метроном отсчитывал свой безжалостно-монотонный ритм.
Милорад совсем не боится сбиться с ритма на восемь счетов, разбитого на «медленно» - «медленно» - «быстро» - «быстро» - «медленно». Он знает все движения этого страстного танца от основного шага и променада до рок-поворота, котре, свивла и браш-тэпа. Ромэн точно знает, когда подчиниться музыке, отдаться ей безгранично, то срываясь вместе с партнершей в ломанное стаккато, то замирая на мгновенье, прижимая к себе гибкое тело девушки, пробуждая в молчаливо наблюдающих зрителях азарт, интерес, затаенную страсть и похоть, что смешиваясь в пряный коктейль наполняют атмосферу вокруг танцующих. Цыган точно знает, как нужно танцевать танго. Даже если партнером по танцу вдруг оказывается парень, даже если это не просто парень, а Нотт и даже если этот самый Нотт будет вести, а он – цыган, подчиняться ритму ведущего партнера. Обратного пути нет.
Танцевальный класс был на удивление пуст, и Милорад, взглянув на настенные часы, обнаружил, что пришел на полчаса раньше условленного срока. Расположившись за ширмой, что стояла в углу помещения, он переодевается из формы в белые брюки и майку, переобувается в танцевальные туфли и осматривает себя в зеркале. Белый цвет оттеняет и без того смуглую кожу, подчеркивает черноту волос и глаз, ровно как черный цвет одежды его партнера подчеркивает белизну кожи.
Черное и белое, да?
Цыган улыбается себе, выдыхает и старается абстрагироваться от лишних размышлений, сейчас важен только танец. И раз уж ему выпало быть ведомым, он будет.

Собственное имя, произнесенное Ноттом, неожиданно бьет по нервам.
В купе с резко включившимся светом и внезапно нарушенным уединением, это на мгновенье выбивает из  хрупкого равновесия, которое ромэну удалось поймать, стоя перед зеркалом.
Это мгновение длится доли секунды, но я знаю, ты заметишь его. Ты этого хотел, да? Все продуманно-взвешено-исчислено?
Милорад улыбается себе самому, ловит себя на ощущении, что чувствует/чует как меняется обстановка вокруг них, как плотнее становится воздух, заряженный ожиданием, как по особенному резко падает свет, высвечивая-вычерчивая две фигуры на фоне комнаты.
Он идет по паркету к центру танцевальной залы (каждый шаг отмеряет время тихим стуком каблуков о дерево, едва слышным шорохом ткани) пока не останавливается прямо напротив занявшего свое место слизеринца, невольно соблюдая расстояние в десять шагов.
Черное и белое — сочетание не-цветов всегда смотрится выигрышно, будь то шахматная доска, клавиши фортепьяно или двое партнеров перед началом замысловатого диалога, что предстоит разгадать им обоим.
Стэво улыбается, глядя в льдисто-серые глаза оппонента (сейчас назвать его иначе просто не получается), и уже не сомневается, что сегодня его время платить по счетам за прошлое Рождество, когда.
Тшш, мы умеем хранить тайны, правда, цыган?
Ромэну слышится раскатистый смех вокруг, так близко, что не остается сомнений - то судьба пришла посмотреть партнеров-дуэлянтов, застывших за миг до. Она пришла взять свою плату.
А ты слышишь этот смех, Кольберт?
Называть его так даже в своих мыслях все еще не непривычно. Почему-то только с ним такой простейший элемент общения, как обращение по имени, получается слишком личным. Почти интимным и от того совершенно особенным. Это почти-ритуал-из-прошлого. Того самого, когда в отдаленном углу одного из многочисленных заведений Лондона, теплые пальцы почти невесомо скользили по холодным ладоням, читая чужую судьбу и невольно раскрывая свою. Где Стэво принял решение, а Нотт получил желаемое. Иногда судьба просит плату и за меньшее.
Так давай, предъявляй мне свой счет, господин аристократ. С судьбой у нас свой особый случай. А тебе я заплачу сторицей. Я умею быть благодарным.
- Здравствуй, Кольберт, - голос хаффлпаффца непринужден и спокоен, в интонациях привычно вибрирует и звучит улыбка.
Стэво сегодня говорит мало, но ситуация не требует многословности. Они все скажут друг другу этим танцем, ромэн уже не просто уверен, он знает это.
Ровно с той секунды, когда собственное имя бритвой полоснуло натянутые нервы-вены, выпуская словно кровь эмоций и чувств, перекрывая черное и белое красным, с того мгновенья, когда свет резанул по глазам, ослепляя на миг и погружая мир в черное, ровно тогда, когда привыкшие к свету глаза выхватили облаченного в цвет ночи партнера.
Ты слышишь как смеется судьба? Все еще хочешь отплатить мне?
И время в танцевальном классе замирает, не смея нарушить существующий порядок вещей.
На первой позиции слизеринец, одетый в безупречно-черное и застегнутый наглухо, словно запакованный в футляр. Это провоцирует Милорада, заставляет разглядывать его почти неприлично, но только почти. Эта игра началась давно и продолжается где-то на грани фола, но с невозможно-безупречным, холодным словно февральский лед, Ноттом по другому почему-то не получается. Да нет, по другому просто не хочется.
Ни тебе. Ни мне.
Судьба смеется совсем рядом - тебе мало, ромэн?
Мне всегда мало. Хочется вскрыть футляр и заглянуть внутрь, в самую душу, если она у тебя есть. Она так же черна, как твои одежды?
На второй позиции отражением света от тени, улыбающийся цыган. Первое ощущение легкой нервозности проходит, уступая месту смеси предвкушения, любопытства, волнения, которое в нем вызывает одно только присутствие сокурсника (да-да, совсем скоро ты будешь чертов Нотт и не иначе), и капли здравой осторожности. Где-то на самой грани.
Это вызывает улыбку, которая превращается в смех. Низкий и бархатистый, совсем не такой, как у судьбы, но у ее любовника/любимого/любимца (женщины очень непостоянны), он нарушает стылую тишину.
- Отлично выглядишь, Кольберт, - ты конечно слышишь, как твое имя все еще непривычно перекатывается на моем языке, - тебе очень к лицу этот цвет.
Милорад приветлив, вежлив и только взгляд выдает его с головой. Впрочем цыган не скрывается, с Кольбертом он привык играть в открытую. По-другому почему-то совершенно не получается.
Ты хочешь вести, мой-бог-на-один-вечер?
Так веди. Но так, чтобы я пошел за тобой. Сегодня. Сейчас я преклоню пред тобою колени.
Время сдвигается с мертвой точки, Стэво достает свою палочку, чтобы разрушить эту тишину уже знакомыми аккордами танго.
Веди, я готов пойти за тобой сейчас. Просто сделай так, чтобы я шел, не задумываясь.

Отредактировано Milorad Stevo (2018-02-26 20:31:29)

Чувства на грани фола делают танец на грани правильным и абсолютно правдивым.
Бесконечность шагов сплетается в диалог под единый сердечный ритм. Под аккорды танго оба бьются неровно, оба - почти что нервно. Следовать за Ноттом легко, еще легче раскрываться без лишних условностей полно и откровенно.
Во взглядах встречаются ночь, что бесстыдно целует сталь, ей в ответ безупречно-острое лезвие отзывается, расцветает алым и пронзает безлунный податливый шелк, отметая на миг жалость, границы и что-то еще.
Дама в алом чувственно улыбается, потуже сжимает корсет, загоняя стрелы под ребра глубже, после оправит юбки и сделает шаг к танцующим, на полу остается кровавый  след.
Ближе. Уже просто некуда, расстояния осталось ничтожно мало — только границы одежды, что уже ничего не скрывает, когда бедра соприкасаются, и на изломе ритма почти нежно друг в друга вжимаются. Еще одна правда неизбежно раскрыта, шаги замирают на грани.
Судьба отдается танго, чужому бессмертию, щекой прижимается к стали. Они оба знают, что древнее колдовство, что обвело вокруг пальца господина в костюме на пару вечностей, хоть и безупречно сотворено, но едва ли опасно для той, что видит жизнь от начала человечества и немного еще. Белоснежно-выбеленную кожу украшает алая капля. Ворон ведет уверенно и легко.
Старый, как мир, безупречный счет «медленно»-«медленно»-«быстро»-«быстро»-«медленно», затем променад и рок-поворот, идет на сближение и ускоряется вместе с биением ритма и пульса. Шаг, замерший на грани дозволенного, продолжается, переступает грань и не случается. Ничего, о чем пожалеет Нотт, Милорад, его Судьба и его Бессмертие. Дама в алом рисует кровью своей на паркете, продолжая случайное торжество.
Чувствовать жар тела, прижатого к телу, продолжать вести, не сбиваясь и не сбивая, твердо и так умело. Не уступая, следовать шагом в шаг, открываясь и принимая вызов, затем возвращать жар и страсть, уверенность и силу.
Я умею быть благодарным. Я тебе отплачу сполна.
Черный бархат становится красным до самого дна. И глубже. Его пронзает цветущая алыми розами сталь.
Они вновь встречаются. Телами и взглядами, продолжая вести диалог, слова между ними по- прежнему не рождаются. Пальцы случайных партнеров сплетаются. Ближе, сильнее, на грани/за гранью, но так должно. И только губы губ не касаются.
Пока/еще. Невозможно. Но. Черный ведет закономерно-правильно, а белый следует вслед, раскрывается и отдает что-то больше, чем просто. Что-то больше, чем алый.
Больше, чем танец-дуэль, что их свел в середине залы.
Он не сбивает с шага, но пробирает до дрожи своей откровенностью, жаром почти обнаженной кожи под давно уже не холодными (но как прежде уверенными) пальцами. Своим телом, что отзывается/отдается танцу, послушно-гибко и всей душой в этот миг - своему партнеру, одетому в черное.
Господин Никто и полузабытое божество не покидают своих мест, не говорят и все так же не отражаются. Никто не станет третьим, никто из них не вмешается в причудливый танец черного с белым. Грузинский допит до дна. Боги молчат, а у страсти своя цена.
Капля крови — след поцелуя стали, скользит по щеке, потом падает на корсет, замирает на белой ткани, после расцветет алой розой. Судьба улыбается, следует за партнером и, пользуясь мимолетной паузой, тонкие пальцы срывают нежный цветок. В следующий поворот зеркалам не дано увидеть, как в петлице черного вороньего фрака кровь распускается красным маком.
У дамы в алом своя цена, только сегодня она не предъявит счет.
Пары танцуют, Время делает свой оборот. Еще.
Танго близится к своей кульминации, места для слов не осталось и только танец обнажил всю правду, рассказанную шагами. Ставший единым сердечный ритм и частота дыхания, движения тел, касания кожи и взглядов.
Нотт ведет, Милорад подчиняется, как должно, как надо сейчас. И где-то рядом так же танцуют его Судьба и его Бессмертие. Рисунок алым все четче становится на паркете.