«Нам очень жаль, миссис Поттер, но вы же понимаете, у нас просто не было выбора, после того, что он сделал. Поверьте, мы…»
Дальнейшие слова сочувственно улыбавшейся директрисы Джинни толком не слышала. Даже на «миссис» внимания не обратила, хотя даже последней собаке на задворках Лютного было прекрасно известно, что она уже давно таковой не является.
В голове женщины, ещё с момента получения злополучного письма из Хогвартса, билась единственная мысль, которую, словно эхом, повторила директриса: «Что он сделал?!». Разумеется, в первое мгновение она просто не поверила. Даже чуть не отправилась к Джорджу с заранее заготовленным: «Эй, смотри-ка, что мне пришло. Чувство юмора у твоего сына ещё хуже, чем у тебя». Нет, конечно, на самом деле она бы этого ни за что не сделала, потому что где-то в глубине души осознавала, что это не глупая шутка и даже не досадное недоразумение. Понимала, что это правда.
И вот сейчас Джинни Поттер сидела в довольно комфортном кресле в кабинете директора Хогвартса, старательно делая вид, что ей и правда удобно, и вовсе не кажется, что вместо подушки под ней тоже мягкие, но готовые в любой момент задушить дьявольские силки. Слушала, пропуская мимо ушей, вежливые и абсолютно бесполезные слова директорского сожаления и кусала губы, изо всех сил не позволяя себе выпустить наружу эмоции – она и сама не знала, какие хлынут в первую очередь. Джинни сфокусировалась на располагающем, выверено открытом лице женщины, занимавшей хозяйское место по другую сторону стола – это помогало не обращать внимания на остальных. На выглядевшую до крайности недовольной (ну ещё бы) декана Слизерина. На портреты директоров на стенах, в особенности двоих, расположенных рядом друг с другом. На Снейпа, пускай и молчавшего, но его сардоническая усмешка говорила лучше любых слов: «Наконец-то хотя бы один Поттер получил по заслугам». На Дамблдора, сверкавшего горечью и сочувствием сквозь очки-половинки. Но больше всего она избегала смотреть на собственного сына.
- Благодарю вас, госпожа директор, – твёрдо произнесла Джинни, когда смогла быть уверенной, что её голос не дрогнет. То, что её слова при этом оборвали чужую фразу, женщину ничуть не беспокоило, - Я поняла, вам искренне жаль, мне, можете не сомневаться, тоже. Но, раз вы уверены, что сделать ничего нельзя, думаю, будет лучше, если мы с Альбусом отправимся домой. Вы позволите ещё раз воспользоваться вашим камином?
Дождавшись благосклонного кивка, Джинни с достоинством поднялась из кресла, наконец посмотрев на сына, кивнула в сторону камина, давая понять, что ему стоит отправляться первым. Когда же Альбус исчез в сполохах зелёного пламени, назвав правильный адрес, за чем она внимательно проследила, Джинни тоже шагнула в камин.

Она надеялась, что дома, без всей этой напоминавшей о прошлом обстановки и устремлённых со всех сторон взглядов живых и мёртвых будет легче. Но нет, не было. Всё так же смыкались вокруг дьявольские силки, а слова застревали в горле.
Джинни усталым жестом потёрла лоб и посмотрела на сына. Это был всё тот же Ал, её мальчик, умный, любознательный, неординарный под стать обоим волшебникам, в честь которых был назван, нередко ставивший её в тупик своими вопросами и образом мышления. Единственный Поттер на Слизерине. Исключённый из Хогвартса Поттер. Она не знала, что ему сказать.
Нет, конечно, у неё в голове вертелась масса вопросов.
«Ты понимаешь, что натворил?»
«Как тебе это удалось?»
«Зачем?»
«Чем ты думал?»
«Ну что, доволен?»
«И что ты намерен делать дальше?»
Безусловно, в конце концов, они все прозвучат, но сейчас все эти стандартные фразы из арсенала укоряющей матери казались какими-то пустыми и бессмысленными – произошедшего они всё равно отменить не могли. Но начать с чего-то было нужно, поэтому Джинни выбрала тот, что возник у неё в голове сразу же после прочтения письма.
- Как ты вообще до этого додумался? – на удивление ровно и безэмоционально произнесла Джинни, но, конечно, её спокойствия хватило ненадолго, и уже следующая фраза зазвенела раздражённым отчаянием, - Как, боггарт задери, тебе в голову пришло открыть Тайную комнату? – обо всех прочих обвинениях она пока попросту старалась не думать.

Наверное, в действительности Джинни и не ожидала ответа. Да и мог разве Альбус в самом деле сказать что-то, что бы ей… Нет, не понравилось, конечно. Но что бы она могла счесть удовлетворительным объяснением? Навряд ли. Но всё же прозвучавший в итоге вопрос сына только усилил кипевшее внутри раздражение. Отсутствием даже попыток оправдаться. Тем, насколько в точку он попал. И тем, что только загонял в тупик её саму. Вот что, скажите на милость, она должна была отвечать?
Наверняка, какие-нибудь новомодные специалисты по воспитанию детей и семейным отношениям – те, чьи книги она когда-то пыталась читать, но в ком очень быстро разочаровалась – заявили бы о необходимости быть терпеливой, понимающей и не обострять ситуацию. Вот только о ту, что сложилась у них, и без того давно уже можно было порезаться, а все её усилия в результате пропадали впустую. Дети только отдалялись всё больше, считая себя вправе творить всё, что им вздумается. Молчать о важном. Сутками пропадать, невесть где. Пробираться в тайное логово Салазара Слизерина. Совершенно не думать о последствиях своих поступков. Джинни пыталась, видит Мерлин, пыталась быть понимающей, не давать воли эмоциям, идти на уступки. Далеко не всегда удачно, но она пыталась. Вот только это уже ни в какие ворота не лезло, и она устала, просто устала от попыток быть хорошей, правильной, поддерживающей всех, кому на это попросту было наплевать.
- О, ну что ты, Альбус, почему мне должно быть стыдно? – с не усугублением ситуации определённо не сложилось. Услышь она себя со стороны, Джинни, наверное, и сама бы поморщилась от звучавшей в голосе язвительности. Ироничность ситуации заключалась в том, что как раз-таки Ал обычно не доставлял проблем. Но зато, уж если накосячил, то так глобально, что никакое примерное поведение в прошлом уже не могло помочь, - Мой сын всего лишь, оказывается, умеет говорить со змеями, открыл Тайную комнату, заманил туда студентку, а после подверг опасности ещё двоих, в том числе свою кузину, - проговорённые вслух, вменяемые Альбусу обвинения звучали отвратительно и нелепо. И всё же отмахнуться от них, не поверить, не получалось. В конце концов, в кабинете директора он ничего не отрицал, да и с тем, что комнату открыл именно он, уж точно не поспоришь, а это в глазах Джинни Поттер – Уизли – уже было достаточно тяжким преступлением. Даже если бы больше ничего не произошло, даже если бы дело было в простой любознательности – это не та ситуация, когда она являлась достоинством. К тому же, кому, как не ей, помнить, к каким последствиям может привести пытливость беспроблемных слизеринских юношей. Джинни резко покачала головой, будто пытаясь вытрясти из неё принявшие совсем уж безумное направление мысли. Однако мисс Поттер до сих пор слишком хорошо помнила гнетущую атмосферу и могильный холод логова василиска, и её в дрожь бросало от одной только мысли, что кому-то – в здравом уме и твёрдой памяти! – могло прийти в голову туда сунуться, заманить туда кого-то… О пытках она попросту думать не хотела… И что в это окажется втянут её собственный сын, отлично знавший всю ту историю… Ну да, конечно, для него-то она наверняка была поросшей мхом древностью, а не до сих пор режущими по больному воспоминаниями.
- Я ничего не забыла? – иронично поинтересовалась Джинни и, не давая возможности ответить, тут же добавила в сердцах, - Ну просто куда ни плюнь – повод для гордости, - она устало опустилась в кресло, посмотрев на теперь возвышавшегося над нею Альбуса, поморщилась и, кивнув на соседнее, попросила, - Сядь.
На самом деле возникло иррациональное желание встряхнуть его, то ли чтобы вызвать какие-то сильные эмоции, то ли чтобы вернуть на место потерявшуюся где-то рассудительность, которой Ал отличался всегда, даже в детстве. Но этого, конечно, Джинни делать не стала, только спросила, прилагая все силы, чтобы звучать требовательно, а не отчаянно.
- Ал, что ты наделал? Как ты вообще во всё это ввязался. Это ведь не могла быть твоя идея, - она уцепилась в то, в чём могла быть уверенна. Если, конечно, где-то по пути к этому моменту Джинни Поттер не умудрилась отдалиться от своих детей настолько, что они стали совершенными незнакомцами.

Джинни успела вздохнуть с облегчением, когда Ал заявил, что не причинял никому вреда. Ну конечно, разве могло быть иначе. Потому она и цеплялась за факт открытия комнаты, не позволяя задуматься об остальном – знала, что не способен её сын на такое. Мелькнула даже мысль, что всё ещё можно исправить, несмотря на вежливую, но категоричную непреклонность директрисы и собственное бездействие под влиянием ошеломляющих новостей. Наверняка ведь можно ещё что-то сделать…
Вот только Альбус продолжил говорить, едва ли не впервые в жизни так откровенно, и мимолётную надежду Джинни поглотили другие эмоции. Горечь, осознание и собственной вины тоже, раздражение на них обоих и на всю эту абсурдную ситуацию в целом. Она и не представляла, что вопрос распределения Ала до сих пор стоял так остро, что зароненная на первом курсе обида укоренилась так прочно и разрослась. Ох уж эта его привычка молчать, пока не взорвётся, вот как сейчас, как будто котёл с тщательно выдержанным едким зельем.
Когда Альбус оказался на Слизерине, Джинни, конечно, была шокирована, но примирилась с этим фактом, как ей казалось, довольно быстро. Дала ли она понять сыну, что всё в порядке? Мысль пронзила неожиданным уколом совести, ведь ответить на этот вопрос с уверенностью она не могла. Но ведь, казалось, проблема сама себя изжила, Ал вёл себя вполне нормально, а компаний он сторонился и до Хогвартса…
Раскаяние не затопило её полностью только потому, что в голосе Альбуса звенело обвинение. И, даже если оно было хотя бы отчасти справедливым, Джинни внутренне, как и всегда, реагировала отрицанием. И, конечно, могла бы найти, что ответить на этот взрыв обиженного подростка. Да, её всегда окружали любящие, стоящие за неё горой братья, но она тоже прекрасно знала, каково это, ощущать на себе презрительные взгляды – прилизанных детишек из богатеньких семей, насмехающихся над их поношенными мантиями и переданными по наследству учебниками, чистокровок, чётко усвоивших, что Уизли – предатели крови и ничего, кроме пренебрежения не заслужили. Альбусу это не было знакомо, но он всё равно чувствовал свою отчуждённость, инаковость, а Джинни… не заметила этого, просто не обратила внимания, переложила ответственность на кого-то ещё? Она-то ведь привыкла, если и ждать поддержки, то да, от братьев, а скорее, даже зная, что они могут прийти на помощь, справляться сама – родителям попросту не хватало времени и сил углядеть и утешить каждого.
Её вины это, конечно, не умаляло, но прямо сейчас Альбуса в равной степени хотелось и обнять, утешая, и отвесить ему оплеуху за то, до чего он дошёл в своих рассуждениях. Должно быть, вот эта двойственность ощущений, не позволила и одёрнуть сына, напомнить, с кем он разговаривает – как бы там ни было, пусть лучше так, на эмоциях, забываясь, но говорит, мало ли во что ещё могло бы вылиться его молчание.
- И ты, весь такой несчастный, решил создать слизеринскую проблему для обсуждения, и сразу такую, чтоб надолго хватило. Молодец, ничего не скажешь, привлёк к себе внимание! – Джинни рывком поднялась из кресла, вновь подошла к камину, остановившись спиной к Алу, обхватила себя за плечи, будто бы в гостиной вдруг стало холодно. Или это по-прежнему мороз по коже от не желающих возвращаться на задворки памяти воспоминаний?
С каминной полки на неё смотрели все трое её детей, маленькие, снимок был сделан накануне отъезда Джеймса в Хогвартс. Он как раз на колдографии строил из себя важного взрослого одиннадцатилетку, Лили, смеясь, дёргала его за рукав, а Ал… стоял рядом, с книгой под мышкой, и улыбался так, как Джинни давно уже не видела, но при этом продолжала с поразительной слепотой не замечать, что что-то изменилось. Что-то, не подпадающее под обычную отговорку «дети взрослеют».
- Поздравляю, значит, добился, чего хотел, - Джинни развернулась обратно к сыну, чьи слова всё ещё отзывались внутри болью пополам с раздражением, - И что ты теперь собираешься делать, недоучкой? Боггарт тебя подери, Альбус, ты что, не понимаешь, что жизнь себе разрушил? - Она сделала шаг в сторону Альбуса, почти вплотную подходя к креслу, в которое он себя уронил, и в неуверенном жесте подняла руку, будто бы всё ещё не определившись, для чего. В итоге, спустя пару секунд, вновь бессильно опустила её на подлокотник, - Даже если получится что-то сделать, если тебя примут, ну, может, не обратно в Хогвартс, а куда-то ещё – на эскападу о нежелании возвращаться Джинни почти не обратила внимания, ну, кого в шестнадцать не тошнило от школы, в самом деле, - о случившемся никогда не забудут. Этого ты хотел? Чтобы тебя запомнили? – да, Ал ведь, вроде бы, и правда хотел прославиться, а вся семья наперебой утверждала, что с такими именами других вариантов просто нет. Но… - Запомнили вот так?

Что там ей казалось каких-то пару минут назад? Пусть лучше не контролирует эмоции, но говорит? Сейчас, слушая Альбуса, каждое слово которого метко ударяло по больному, Джинни была уже не так в этом уверена. Она давно знала, что сильнее всего задеть способны те, кто ближе всего  - тот, кого она считала лучшим другом, поверяя все секреты, любимый мальчишка с забитой благородным бредом головой… Теперь вот пришла очередь собственных детей. И можно, конечно, сказать, что Альбус сейчас, как любой подросток, заворачивался в броню из обиды и злости, выплёскивая на неё накопившуюся агрессию. Можно было даже обратиться к такому порой привлекательному оправданию, мол, он же просто ребёнок ещё, вот только это такое добровольное заблуждение, позволявшее от чего только не отмахнуться. Однако для этого уж слишком метко Альус бил по самым саднящим точкам, прекрасно понимая, какой эффект это произведёт, просто не мог не понимать.
Пропитанное сарказмом «мама» будто бы оставило кровоточащий шрам где-то внутри. Она знала, конечно, что далека от идеала, очень быстро с разочарованием осознала это в себе. Но неужели она настолько не справлялась с возложенной на неё ролью? Или они с Гарри – оба? И когда это произошло – действительно в момент развода, в чём сейчас упрекал Альбус, или гораздо раньше? Они ведь, приняв решение разойтись, и правда думали, что так будет лучше – для всех. Ну, или Джинни привыкла себя в этом убеждать, или запомнила слова многочисленных утешителей, а на самом деле ничего они не думали, потонув в чёрном омуте взаимных упрёков и накопившихся, но толком даже не высказанных обид. А пострадали в итоге те, ради чьего спокойствия и блага всё вроде как и затевалось – дети.
Джинни удивлённо посмотрела на не позволившего ей себя перебить Альбуса, распалявшегося всё больше и больше, будто пытавшегося разом выплеснуть всё, копившееся в нём уже… как давно? Она нервно прикусила губу, сдерживая, то ли рвавшуюся наружу злость, то ли предательски подступившую к уголкам глаз морось. Она всегда ненавидела плакать, предпочитая вкладывать отчаяние в избиение подушки или чего-нибудь более хрупкого наедине с самой собой. Плакать в чьём-то присутствии тем более было слишком. А уж мужчины, носящие фамилию Поттер, и подавно уже видели её слёз гораздо больше необходимого. Джинни в чём-то была даже благодарна, что Альбус не присоединялся к попыткам детей успокоить её после развода – перед Джеем ей до сих пор было иррационально стыдно за то, в каком состоянии её видел сын. Но вот теперь Альбус, сам, по его же словам, не желавший расплакаться при ней – не то чтобы это входило в её планы, Джинни бы, пожалуй, затруднилась с ответом, чего она хотела, если бы в нём действительно была необходимость – вполне успешно доводил её до срыва.
Который воплотился в жизнь коротким хлёстким звуком удара по щеке. Больше она не пыталась перебивать чужой поток сознания, прибегнув к более действенному способу, о котором наверняка совсем скоро пожалеет. Пусть и воспитывала двух мальчишек, Джинни редко поднимала на них руку всерьёз, а не в виде шуточной оплеухи, призывающей угомониться. Сейчас же всё вышло, как-то не задумываясь, и теперь она только постаралась не показать тут же охватившую её саму растерянность.
- Высказался? Молодец! – дрожавшим от переполнявших её эмоций голосом проговорила Джинни, - Как бы тебе не было печально от этого факта, но я всё ещё остаюсь твоей матерью, так что не смей больше говорить со мной в подобном тоне. А ты всё ещё мой несовершеннолетний сын, живущий под моей крышей, так что придётся всё-таки потерпеть моё присутствие и смириться с тем, что некоторые решения всё ещё принимают за тебя. А если считаешь себя таким самостоятельным, так не тыкай в других, а за собой последи и за себя отвечай! – Со вздохом она устало потёрла лоб и продолжила уже спокойнее, - Нет, Альбус, я не считаю тебя исчадием ада, я считаю, – хочу верить, – что ты запутался и натворил делов. И действительно много чего не знаю и не понимаю, но ты ведь и не пытаешься ничего объяснить… Ах да, - Джинни, прищурившись, посмотрела на сына, - Тебе ведь это не нужно, - не от неё, как Ал сам же любезно сообщил. Очень хотелось снова вспылить и отправить его к тем, кто по его – справедливому? – мнению лучше справляется с пониманием и сочувствием – те слова всё ещё неприятно отзывались где-то внутри. Но вместо этого Джинни, подавив ещё один вздох, произнесла, - Ну так, не смею задерживать, иди в свою комнату. Твои вещи вот-вот должны прибыть с домовиками. – Прозвучало это по-прежнему резко, только подтверждая, что  им и правда стоило разойтись, переварить произошедшее  и прогремевшую только что бурю в гостиной.

Гарри снится кошмар. Едва живая Джинни лежит на полу в луже воды и собственной крови, ему нужно срочно оказаться рядом, чтобы что-то предпринять, но он никак не может остановиться, бесконечно убегая от огромной пасти Василиска по лабиринтам тайной комнаты, которую его подсознание делает ещё холоднее и ужаснее, чем она была на самом деле. Ему снова двенадцать, в кармане джинсов нет привычной рукоятки волшебной палочки, ноги словно налиты свинцом, вода мешает двигаться и видеть, он огибает очередную колонну, бросает короткий взгляд на Джинни и вдруг понимает, что опоздал.

Он просыпается от звука собственного хриплого голоса в холодном поту и едва может восстановить дыхание. Он не сразу понимает, где находится, и первое время безрезультатно пытается нащупать слева от себя привычное тепло Джинни.
Но её нет.
Уже несколько лет её нет в его постели, и два чувства, которые сейчас пытаются вытеснить страх и отчаянье сна - это жгучее одиночество и… и мысль, что так даже лучше. Что ей не нужно больше просыпаться от его кошмаров и в который раз объяснять, что это был лишь сон.

На часах три ноль семь, Гарри садится на постели и осматривает свой гостиничный номер, который не смотря на все старания местных домовиков, успешно превратил в свой постоянный холостяцкий бардак. Он отыскивает брошенную кое-как вчера одежду и идёт на улицу, чтобы хоть как-то прийти в себя, и внутренне борется с желанием написать домой письмо. Спросить, как дела. Не умерла ли она этой ночью в Тайной Комнате. Что ж, ему даже удается усмехнуться собственным мыслям. Как жаль, что всё что сейчас сидит у него внутри - от отчаянья до ненависти к самому себе, нельзя залить стопками огневиски - завтра его ждёт важная встреча.

Он возвращается под утро и почти сразу проваливается в какой-то рыхлый, полный странных образов и видений сон. Будильник звонит в нужное время, он приводит себя в порядок как может, и делает то, что у него получается лучше всего - идёт исполнять свой долг, вытесняя свою усталость и все прочие чувства. В данном контексте - идёт на встречу представителей провопорядка Британии.

Эдинбург кажется не таким уж отличающимся от родного Лондона, по крайней мере, от некоторых его частей. Те же узкие улочки, знакомая архитектура, разве что всё как-то меньше, возможно даже уютнее и самое странное слово, которое приходит здесь на ум - сказочнее. Волшебнее. Мальчишка, выросший среди маглов, но не любящий вспоминать своё детство, невольно прикидывает, что бы он почувствовал здесь до того, как узнал о существовании магии. Что как-то так и должно всё выглядеть в сказках?

Встреча, ради которой он здесь оказался, не кажется интересной и хоть сколько-нибудь значимой. Во всяком случае ничего нового здесь не происходит и не предвидится, те же слова, почти те же лица, чересчур вдохновленный новый глава местного правопорядка и перечисление уже хорошо знакомых имён тех, кто до сих пор успешно скрывается от закона где-то на территории Британии. Помощник Гарри тихонько сообщает, что ему пришла какая-то записка, Гарри отмахивается - если это не из Аврората, значит, ничего срочного, он успеет разобраться со всем потом. Встреча заканчивается спустя четыре часа бодрой речью воодушевленного коллеги, Поттер жмёт все протянутые ему руки, подтверждает время завтрашнего визита к ещё одному высокопоставленному лицу, и выходит в коридор. В его голове вполне четкий план засесть в номере гостиницы и ознакомиться с отправленными ему из Лондона отчетами, связаться с Тони и проконтролировать одно дело, а затем вероятнее всего отправиться в бар при отеле, чтобы оттянуть встречу с возможными ночными кошмарами.
Но помощник настойчиво протягивает ему записку. Гарри неохотно её разворачивает и пробегается по нескольким строчкам идеально ровного почерка. Затем делает это ещё раз. И ещё.

Эта крошечная записка кажется каким-то сюром, чьей-то глупой мыслью, которую трудно даже назвать шуткой. Сначала он говорит “нет” вслух, затем повторяет ещё раз - про себя. Потом перечитывает в четвёртый и в пятый раз. Потом поднимает глаза на помощника и пытается найти там что-то, что может объяснять эти буквы в его руках.

“Уважаемый мистер Поттер!
Доводим до Вашего сведенья, что Ваш сын, Альбус Северус Поттер, нарушил ряд школьных правил и подлежит немедленному исключению.
Нам очень жаль.
Директор ШЧиВ Хогвартс, Ж. Орпингтон”

- Ерунда какая-то, - Гарри растерянно вертит в руках пергамент и делает неосознанные шаги в разные стороны.
Он не верит в то, что только про прочитал несколько раз подряд. Ему очень хочется вернуть записку помощнику со словами “это не смешно”, или лучше даже "ты уволен" и продолжить заниматься своими делами.

Потом слова кое-как оседают в голове и откуда-то из груди поднимается страх. Он ещё не осознает его до конца, не успевает понять, о чем он именно, но само чувство узнаёт - это его страх. Детский, тяжелый и парализующий. Только что воплотившийся в жизнь одним кусочком пергамента.

Спустя ещё какое-то время он идёт на улицу, не очень вежливо расталкивая по пути людей и мало что замечая вокруг себя. Едва оказавшись на свежем воздухе, он находит во внутреннем кармане своё обручальное кольцо, надевает и трижды поворачивает против часовой стрелки. Мгновение - и он оказывается в саду дома в Гордиковой Впадине, и не задерживаясь проходит к задней двери.

Пелена непонимания в глазах рассеивается о Джинни, которую он находит в гостиной сидящей в кресле и закрывающей лицо руками. И кажется, начинает понимать, что произошло что-то действительно серьёзное.
- Джин, - он зовёт её, останавливаясь недалеко от порога комнаты, - я только что получил письмо.
Он по-прежнему в официальном костюме с бейджиком Главы Аврората Англии на груди.
И он не сразу понимает, что она плачет.
Гарри подходит к креслу и опускается на колени напротив, руками опирается на подлокотники по бокам, не решаясь прикоснуться к ней, и старается заглянуть в глаза.
- Джин, что здесь случилось?..

Его хватает ровно до тех пор, пока она не запинается о собственные эмоции, и не смотрит на него потеряно - оторопело - как будто только что произнесла самую ужасную правду в своей жизни. До этого она говорила громко, резко, со львиной долей иронии - чеканя каждое слово и швыряя их не хуже своего фирменного летучемышиного сглаза. Она не позволила себя утешить - даже прикоснуться, встала со своего места и с особым остервенением вцепилась в спинку кресла, будто бы желая выдрать из него своим цепким маникюром кусок побольше.
Гарри молчит. Он не думает - скорее как-то интуитивно знает, что то, что происходит сейчас - только вспышка эмоций, при этом, однако же, скопленных достаточно давно. И, разумеется, она имеет полное право на каждую из них. Его не было рядом ни тогда, ни после, ни сейчас, он никогда не знал, что сказать ей и детям, чтобы оправдать себя, он не снял чёртов бейджик, он не успел явиться в кабинет директора, чтобы ей не пришлось принимать всё это самой.
Как странно получается - он жил здесь, в этом доме, делил с ними завтраки и через раз-другой ужины, разговаривал и пытался быть вовлеченным. И этого никогда не было достаточно - он знал это не хуже Джин, но, как водится, сделать ничего не мог.
Теперь он не живёт в этом доме - не напоминает своим присутствием о существовании Аврората, не приходит домой за полночь, не будит никого по утрам и, казалось бы, избавляет их всех от кучи несдержанных обещаний и абсолютно одинаковых из года в год обвинений и долгих разговоров. Но этого тоже недостаточно.
Ненавидит ли его Альбус? Возможно. Ненавидит ли он сам себя? Да.
Гарри так ничего и не произносит, он медленно подходит к ней, будто давая привыкнуть к каждому его шагу и сокращающемуся между ними расстоянию, огибает кресло и протягивает к ней руки.
- Иди сюда, - он не спрашивает, он утверждает, и делает всё это гораздо увереннее, чем чувствует себя на самом деле. Хотя, нужно признать, что это уже вполне привычное состояние.
Ему жаль, конечно, ему бесконечно жаль. Он до сих пор толком не понял, что произошло и кто пострадал, отрывочные слова об открытой вновь Тайной комнате резанули ему сознание - эта дрянь до сих пор снится ему ночами и выбрасывает в реальность в холодном поту и тяжелых хрипах. Вновь прозвучавшее словосочетание кажется какой-то жестокой издёвкой - особенно после сегодняшней ночи. И его кровь стынет в жилах при одной только мысли об исключении - когда-то это казалось самым страшным, что с ним могло произойти в этой жизни. И вот теперь это случилось с его сыном - так неожиданно и подло его страхи добираются до него через самых близких. И вредят тоже только им.
Гарри притягивает к себе Джинни, которая не сопротивляется - и он не знает, действительно ли ей становится легче, или это лишь затишье перед следующей вспышкой. Как бы там ни было, он пользуется этим, чтобы прижать её к себе и вдыхает знакомый аромат её волос.
- Мы что-нибудь придумаем, ясно? - он не может сказать “всё будет хорошо”, как и “Ал не ненавидит нас” - он не знает этого. А Гарри Поттер не должен лгать. - Мы что-нибудь придумаем, - он повторяет за неимением других слов и аккуратно поглаживает её по спине.
Он знал, что она переживает всё это гораздо больше, чем хочет показывать. Он чувствовал, хотя и не хотел признаваться в этом самому себе, об этом же как-то говорила Гермиона. Джинни всегда держалась бойко и даже весело, хотя скорее дерзко, и сейчас ему кажется, что такой он не видел её даже во времена самых серьезных их ссор. От части он рад, что хотя бы сейчас ей не приходится играть саму себя - ту, другую саму себя. От части - потрясен и глубоко уязвлён.
Через время он неохотно отрывается от её волос и говорит:
- Расскажи мне, что произошло. По порядку. Что они тебе сказали? - он не задает все остальные свои вопросы - сдерживается, не давая волю рабочей привычке вести допросы. Если он устроит здесь что-то вроде филиала Аврората, она уж точно не постесняется уничтожить его любым доступным ей способом. - Где Ал?

Джинни в его руках такая родная и тёплая. Он знает её запах как никакой другой, и самым приятным осознанием сейчас является тот простой факт, что за прошедшее порознь время этот запах не изменился. Он также греет и растворяется где-то в нем самом, поднимая с самого низа приятную волну ощущений. Сейчас бы забыть обо всех проблемах, зарыться руками ей в волосы, снять с неё эту блузку…
Свою слабость он отгоняет сразу, как осознает, и усилием воли возвращает себя в текущий момент. Здесь Джинни - его бывшая жена, а Альбус - вляпавшийся невесть куда сын. Она, словно почувствовав что-то, отстраняется и принимается приводить себя в порядок. Гарри не торопит её, хотя ему как можно скорее хочется узнать всё, что известно ей. Он всегда ценил в ней это стремление выглядеть максимально хорошо, какой бы ураган под чьим именем не случился вокруг, хотя за все прошедшие годы видел её наверное во всех возможных состояниях.
Наконец, Джинни начинает рассказывать. Он слушает внимательно, сдвинув над переносицей брови, и теперь уже сам в задумчивости сцепив пальцы не спинке кресла. Он только раз вставляет “хотел бы я на это посмотреть” - едва слышным голосом в ответ на её слова о том, что будь её воля - она разнесла бы чертов кабинет директора. Он и сам хотел бы его разнести - обязательно вместе с самим директором. И хотя этой фразой он снова открывает перед ней свою уязвимость, Джинни не пользуется случаем, чтобы напомнить, что его там не было. Это не отменяет самого факта его отсутствия и того, что они оба об этом помнят, но по крайней мере свидетельствует о том, что на данный момент, в эту конкретную ночь, они не на тропе войны. Сегодня у них есть более серьёзные вопросы.
- Пытки маглорожденной девочки? О, Мерлин... - Гарри закрывает глаза и трёт переносицу. Да, в Аврорате тоже всё чаще поднимают эту тему. Маглорожденных снова притесняют, притом, достаточно агрессивно. Он до последнего отказывался в это верить, игнорируя даже своё чутьё, но в последнее время у него уже не оставалось такого выбора. И вот теперь - пытки ребёнка посреди школы. Пытки, мать их. Посреди самого безопасного места на его памяти. Более того - к этому как-то причастен его сын, у которого откуда-то взялся дар парселтанга. Хотя что там, они оба прекрасно знают, откуда именно. Чертов Том Реддл умудрился дотянуться до него спустя столько времени и ударить под дых, когда уже должен был трижды исчезнуть с лица земли. Уймется когда-нибудь его треклятый дух?!

Гарри тяжело вздыхает. Все эти факты на самом деле очень мало что проясняют, но звучат саднящим частоколом из плохих новостей. Ему все ещё сложно поверить в каждый из них по отдельности - и во все разом тем более, но у этого мира как обычно нет времени ждать, когда он привыкнет к своей новой реальности.
- Ал не мог. Он не может быть к этому причастен, - Гарри говорит уверенно, даже на секунду не позволяя себе усомниться в собственных словах. - Джин, мы с тобой знаем, что такое оказаться не в том месте, - и он один знает это в десять тысяч раз лучше. За время его обучения и даже работы в Аврорате его в чём только не обвиняли, и не столь уж многое отделяло его от такого же вот отчисления.
- Мы разберёмся. Я попробую поговорить с ним.
Хогвартс всегда был несколько автономен от Министерства. Во времена его обучения это было как нельзя кстати, лучше для всех - и для него лично, но теперь это мешает как никогда. Он не может ворваться, арестовать отпрыска Паркинсонов и всех, кто был к этому причастен, а после с пристрастием допросить. Уж он-то добился бы правды, что явно показалось лишним настоящему директору школы.

Гарри оставляет Джинни в гостиной и поднимается на второй этаж. Он останавливается у двери в спальню Альбуса и несколько секунд просто прислушивается к звукам внутри. Но там - ничего, словно бы парень спит, или вместо сна увлекся чтением очередной книги - как много лет назад.
- Ал, - Гарри стучит несколько раз костяшками пальцев о дверь и произносит ещё раз: - Ал, это отец. Давай поговорим.

Альбус огрызается, во всяком случае донесшееся из-за закрытой двери “я рад” как-то иначе назвать трудно. Скорее всего это иррационально и изначально неверно, но какая-то часть Гарри - и довольно внушительная - была уверена, что его сын без проблем откроет ему дверь и будет нуждаться в том, чтобы поговорить с ним. С другой стороны - у них только что состоялся разговор с Джинни, который прошёл явно слишком эмоционально - так чему удивляться? Сейчас Гарри для него - типичный взрослый, который хочет накричать, воспитать, попытаться что-то втолковать. Только вот Гарри казалось, что связь со средним сыном была куда более прочной и честной, чтобы даже сейчас оставлять эту дверь закрытой.
Он выслушивает серию коротких ответов, замерев и нахмурив брови. Альбус пытается отбиться ещё до нападения, вот только Гарри ещё не собирался нападать. Во всём услышанном он безоговорочно - сразу - поставил себя на место младшего сына и представил всё, что тот может сейчас испытывать. Что бы испытывал он сам. Разочарование, стыд, гнев? Ярость? Вот только как-то неожиданно и даже подло оказывается, что Альбус - не он. Альбус за дверью утверждает, что он хотел открыть Тайную Комнату, и что всё, что с ним произошло его полностью устраивает. И Гарри в это ни на секунду не верит. Такого просто не может быть. В школьные времена отчисление было самой страшной угрозой, страшнее угрозы смерти, которой он постоянно подвергался из-за многих своих необдуманных поступков. Его не так пугало, что может произойти с ним на уровне жизни, но вот исключение из школы звучало как исключение из всего волшебного мира сразу. Из мира, в котором он впервые что-то обрел. И одна только мысль о перспективе возвращения в магловский мир причиняла жгучую боль.
С Альбусом всё иначе. Возможно, он это даже понимает. Но не сейчас.
- Ясно, - говорит Гарри, зачем-то разглядывая всё так же запертую дверь. Будто бы прикидывая, насколько это действительно прочная преграда между ними. - Но я хотел поговорить не об этом, - об этом, естественно. Но не сразу. Он ещё раз стучит костяшками пальцев по деревянной поверхности и переминается с ноги на ногу, вызывая под собой тихий скрип половиц. Где-то в сознании зарождается непрошенный вопрос - всегда ли этот пол так скрипел, или он как обычно многое упустил за последние годы?
- Ал, открой. Я знаю, что вы поругались с мамой, я не за этим пришёл, - он уверен, что с Джинни они помирятся. Ему вообще трудно представить, почему кто-то из его детей может ругаться и злиться на Джинни - он слишком привык, что в этой семье именно он постоянно не оправдывает чьи-то ожидания - свои в первую очередь. Как и сейчас, очевидно, не оправдывает ожидания Альбуса. Во всяком случае дверь и не думает открываться, и подросток, находящийся по ту сторону, скрипит кроватью, словно бы отворачивается к стенке, дополнительно демонстрируя свою независимость. Так глупо. Сейчас этой независимости у него меньше, чем когда бы то ни было до.
- Ал, я хотел спросить как ты, - Гарри надеется достучаться. Он так обескуражен всей этой историей, свалившейся на него как самый настоящий гром среди ясного неба. Всё это кажется невозможным - ненастоящим, как будто кто-то пытается очень грубо и жестоко его разыграть, и примерно сейчас этот розыгрыш начал выходить из-под контроля.
Забавно, что когда прошлым летом ему сообщили, что его сын арестован и находится в его кабинете, Гарри подумал, что это скорее всего Ал. Теперь, когда кого-то из его детей отчислили из школы, он бы сказал, что это куда больше было бы похоже на Джеймса.
- Альбус, открой, - третий раз повторяет Гарри, тщетно поворачивая рукой дверную ручку. - Тебе всё равно придётся со мной поговорить, - а какой у него есть выбор? Оставить всё как есть, без объяснений, что там случилось на самом деле? Он же не верит в то, что это вообще возможно? - Ты же это понимаешь?
Гарри немного медлит и затем добавляет:
- Я хочу помочь.

В какой-то момент ему кажется, что быть отцом, который не оправдывает ожидания, ночует на работе и опаздывает на все дни рождения, даже проще. Ты вроде как не прав изначально - что с тебя ещё взять. Тебя нет на всех важных событиях, ты не участвуешь в воспитании и ты не стоишь под дверями своих детей, пытаясь достучаться и в буквальном и в переносном смыслах. Но эта малодушная мысль очень быстро вытесняется грузом ответственности, который едва ли не прижимает его к земле своим весом. Сейчас он это чувствует острее, чем когда бы то ни было до.
Сейчас он отец, который должен с чем-то разобраться. Пробиться через обиды Альбуса, отправиться в Хогвартс, выяснить все детали, наказать виновных, восстановить явно утраченную справедливость. И в то, что в числе тех самых виновных действительно может оказаться его сын - ему не верится, не хочется верить, не представляется возможным допустить это даже на секунду. Но шестнадцатилетний подросток по ту сторону запертой двери говорит что-то совсем другое. Он как будто специально из великого множества болевых точек выбирает ту самую, о которой Гарри слишком легкомысленно позволил себе не думать, но которая на самом деле могла причинить больше всего боли.
Альбус срывается - наверное, для него это вполне естественно после всего, что случилось с ним в этот день. Во всяком случае сейчас он единовременно говорит куда больше, чем сказал ему за все последние встречи разом. Гарри напрягает всё свое внимание, чтобы понять каждое слово, чтобы отыскать там что-то, за что можно ухватиться и вытянуть его из этого срыва, из этого дня, из каждой мелочи, которая делает ему больно, но вся его концентрация действует только до тех пор, пока его ребёнок не произносит слова “тёмная магия”.
Да, его младший сын только что вслух сказал “вам втемяшивали, что темной магией пользуются только злые волшебники”.
Вся остальная действительность делится на до и после. Эти слова валятся чем-то тяжелым на грудь и, кажется, придавливают собой сердце - во всяком случае, оно точно пропускает один удар. Сын говорит ещё много чего, что-то про Аврорат, что-то про то, что он, Гарри, ничем не сможет ему помочь, про его собственные нарушения в школе - а потом заявляет, что он был “ослеплен своим героизмом”.

Известие об исключении из школы его сына сделало ему очень больно. Он прожил эту чертову записку, врученную ему на совещании, так, словно бы исключили его - а очень мало что было страшнее для него в школьное время. Он был уверен в несправедливости случившегося, в какой-то ошибке, злом роке - в чем угодно, ему казалось, что он идёт сюда в первую очередь как друг. Точнее, ему очень этого хотелось. Где-то в своей реальности он сам решил, что сейчас должен чувствовать его сын и что ему нужно. Но произнесенные слова какого-то черта никак не соответствуют этому образу - и вообще-то откровенно идут с ним разрез. Нарочная ли это игра или наболевшая искренность - Гарри думать не успевает.

- Альбус. Открой. Эту. Дверь.
Гарри говорит медленно, вкрадчиво, явно изменившимся голосом и отходит на шаг.
- Ты меня слышишь?
Эта блядская деревяшка между ними уже начала ему надоедать - как и попытки выстучать из неё что-то вразумительное.
- Или её открою я.
Да, он тысячу раз виноват перед всеми и живёт с этим, но допустить такое от своего сына, стоя под его дверью, пытаясь, как ему кажется, помочь и успокоить?..

Гарри понимает, что явно не дождется добровольного подчинения. Но Гарри уже и не думает, что это такая уж большая проблема. Альбус своей темной магией и героизмом попал в самую точку - если это именно то, чего он добивался, то победа его. Справился бы теперь с ней ещё.
- Я предупреждал.
Гарри хватает дверную ручку и поворачивает её со всей силы. Дверь это не открывает, зато вот ручка так и остаётся крепко зажатой в его ладони - отдельно от своего прежнего местоположения. Тогда он снова отходит на шаг и толкает надоевшее препятствие ногой.
Гарри сам не знает, как эмоции внутри него так быстро сменяются одна на другую. Как сострадание и чувство вины всего за пару брошенных фраз превратились в гнев и слепую решимость. Дверь поддаётся, отец делает несколько решительных шагов в сторону сына.
- Что, мать твою, во фразе “открой дверь” тебе было не ясно?! - он отшвыривает дверную ручку куда-то в сторону. - Сейчас посмотри на меня и скажи, что ты не пытался использовать и не использовал тёмную магию.
Он стоит посреди его комнаты, дверь болтается сзади на одной петле, дверная ручка валяется в углу. И всё, что ему сейчас нужно, это правильный ответ.

Гарри как будто бы ни на секунду не усомнился в непричастности Альбуса, и это отозвалось в груди неприятным чувством, очень напоминавшим вину. Почему она не смогла вот так же? Она ведь любила своих детей и, несмотря ни на что, знала, что Ал – хороший парень, так почему же вместо этой уверенности высказала только сомнения и упрёки? Можно было, конечно, попытаться оправдать себя тем, что верить было нечему – сын ведь не стремился изложить свою версию событий. Ну, так и Гарри был в том же положении, и разве не должна семья сначала верить – вот так вот незамедлительно и безоговорочно, а потом уже разбираться, в чём дело?
Джинни снова прикусила губу, борясь с эмоциями, и просто кивнула, давая понять Гарри, что услышала его. Может, идея говорить с Альбусом сейчас и не была такой уж здравой, но пускай пробует, отговаривать, что-то объяснять и втолковывать она сейчас была не готова. Ей, как только что осознала Джинни, услышав шаги – бывшего – мужа на лестнице, сейчас нужно было побыть в одиночестве. Ещё хотя бы пару минут, чтобы собрать себя и, если не избавиться от толкающихся в голове гнетущих, с каждым мгновением всё более самоуничижительных, мыслей, так хотя бы взять их под какую-то видимость контроля.
Джинни вновь опустилась в кресло, совершенно неизящно сгорбившись и уронив голову на ладони. Она не знала, сколько так просидела, перебирая в голове воспоминания разных лет. Как Альбус внимательно слушал, когда она учила Джеймса читать, и в итоге совладал с новым навыком едва ли не раньше старшего брата. Как с тех пор тянулся к книжкам, предпочитая их компании шумных Уизли. Как ставил её в тупик своими пытливыми вопросами. Как на платформе 9 и ¾ в первую поездку Альбуса в Хогвартс Гарри уверял сына, что факультет не имеет значения.
«Каково это попасть к тем, кто не просто тебя не ждет, а кто с презрением смотрит на тебя» - в мысленном голосе Ала обиды и раздражения, кажется, только прибавилось.
«Если бы я знал, что для того, чтобы свалить оттуда, надо открыть комнату, я бы еще одну основал!»
Мерлин, да что же они наделали…

Из порочного круга мыслей, грозившего затянуть её в вязкое болото горечи и запоздалого раскаяния, Джинни вырвал раздавшийся сверху грохот. Женщина вздрогнула, не сразу поняв, что звук прозвучал в реальности, а не в её голове, но, осознав это, поспешила подняться на второй этаж.
Представшая её глазам картина… ошеломляла. Застывший посреди комнаты воплощёнием ярости Гарри. Какой-то весь поникший и отвернувшийся от него Альбус. Сорванная с петли дверь – судя по всему, тот самый источник шума, привлёкший Джинни сюда. Задохнувшись негодованием, она не сразу смогла выдавить из себя хоть слово.
- Моргану за ногу, что это, мать твою такое, Поттер! – учитывая, что произнесённую с раздражением фамилию носили все собравшиеся в спальне, обращение хоть и характеризовало сложившуюся ситуацию наилучшим образом, было всё-таки не самым удачным. Впрочем, детей она исключительно по фамилии никогда не называла, - Это вот так вот ты разбираешься?! – и плевать, что сама совсем недавно стараниями Ала вышла из себя и позволила себе лишнего. Ломать двери – это уже совсем ни в какие ворота не лезло, а злиться на другого по-прежнему было куда проще, чем на саму себя, - Ты не на задержании опасного преступника, если ты вдруг забыл! – Джинни повернулась к сыну, взглядом оценивая, пострадала ли только дверь, хотела было подойти к нему, но замерла в нерешительности, помня о том, как закончилось их собственное столкновение.
Не рискуя усугублять ситуацию, Джинни в бессильной злости отвернулась от обоих, потёрла лицо руками, давая себе короткую передышку, и, когда развернулась обратно, заговорила уже спокойнее.
- Пожалуй, нам всем нужно отдохнуть, - в первую очередь друг от друга, - Сегодня у всех был слишком тяжёлый день, - женщина прислонилась к дверному косяку и вздохнула, - Гарри… Думаю, тебе лучше уйти, - закончила она негромко и вместо бывшего мужа глядя на напряжённую позу сына, но произнесла это твёрдо.