Перепутать склянки для Остина Нотта - это все равно, что мастер пера перепутает перо с веткой. Это все равно, что зодчему перепутать инструменты. Слизеринец с завязанными темнейшей полоской глазами одними только пальцами сможет определить емкость, в которую по привычке, следуя собственной сортировке, разливал зелья.
Случай сегодняшнего вечера можно было назвать несчастным. Это был огромный удар по репутации, настроению и собственной вере в себя. На самом деле, любую свою оплошность можно оправдать чем угодно, одно только радовало - оплошностей в жизни Остина было крайне мало.
Слизеринца сегодня ждала важная встреча по международным переговорам очень узкой направленности; зельевар Америки был знатной персоной и отменять, переносить или вносить изменения во встречу не стал бы. Нотт был собран, но неспокоен. Работа с утра и до вечера дала о себе знать - он был нервозен, в движениях и действиях, засыпал на ходу.
Полностью учитывая все плюсы аппарации, Остин опаздывал. Он не помнил, когда в последний раз был настолько рассеянным, опустошенным. Теряя последние секунды своего драгоценного времени, Нотт открыл правильный, нужный ящик и тут же отвлекся на сумасшедший стук в окно трепещущей совы, выуживая увесистый закупоренный бутылёк. Времени не было! Сова была настойчива и привлекала внимание на себя любым способом. Нотт крикнул ей что-то зло, не смотря, откупорил и махом выпил Бодрящую настойку залпом.
На полпути к окну Остин резко остановился, чуть приоткрыв рот, и схватился рукой за горло, чувствуя своеобразное послевкусие. Нет. Нет!
- Ты-ы! Он резко повернулся в сторону совы, которая неугомонно билась о стекло. Нотт открыл окно и от отчаяния крикнул на нее. - Это из-за тебя, треклятая ты курица, - в ужасе пытаясь не смотреть по сторонам, чтобы не увидеть ни единого человека, Остин взял себя в руки и аккуратно отцепил болтающееся письмо. Сова выглядела безумно обиженной и улетела прочь, больно клюнув. Закрывая окно, смяв к черту конверт, Остин отскочил в сторону, понимая, что только наступило утро, и вскоре двор будет полон людей, они будут везде, будут спешить на завтрак, а самое главное - его ждут на встрече!
Пальцы порезались о бумагу, Остин, распечатав письмо, резко поднес их губам, немедленно читая сообщение. Сообщение об отмене встречи.

Прослеживая аккуратный почерк своего бесценного коллеги, Нотт почувствовал, как эта новость отразилась неболением головы, хорошим таким чувством, почти смехом.

Он бросил письмо в воздух, вверх, как безумный.

И остатками своего туманящегося с каждой секундой разума понимал, что ему срочно, немедленно нужно противоядие. Карьера спасена, осталось утрясти маленький вопрос; не явиться на завтрак он не мог - Мальсиберы и все остальные прекрасные люди этого двора подумали бы, что что-то случилось. Традиции здесь почитались, и даже банальное собрание на завтраке, словно одна большая семья серийных убийц, принималось здесь за традицию.

Очень глубоко выдохнув, Нотт кинул сумку на кровать, бросил себя туда же. По всему телу прокатилась волна энергии, как будто тело отреагировало на мягкое пространство, - любое приятное чувство удваивалось, даже расслабление мышц казалось вдвойне приятным. Но нет! Остин не устал! Ему хотелось стремиться куда-то, куда-то далеко-далеко, только лишь, чтобы быть счастливым.
Он одернул себя и буквально вскочил с кровати, вспомнив, что ему срочно нужно было найти противоядие против гадости, которую он выпил, которая могла навлечь на него какие-нибудь неуместные любовные штучки, не кстати, не вовремя, нет! Сознание адекватного, любящего только себя Остина Нотта отчаянно трепыхалось, сопротивляясь.

Он выскочил из комнаты, прикрыв глаза рукой, чтобы ни с кем не встретиться взглядом, однако он уже знал - ему нужно встретить и поймать квинтэссенцию своих чувств, они не могут быть ни к чему не привязаны!

Толчёные скарабеи, толчёные скарабеи, толчёные скарабеи. Это то, чего не хватает для противоядия…
Ступеньки, вниз-вниз-вниз, сердце в ушах стучит набатом, все тело напряжено. Он идет туда и одновременно не туда, он уже не может бороться с эффектом своего идеального зелья, действие которого продлится пару часов. Он почти бежит, не понимая куда, но зная, что нужно бежать.

Сзади его кто-то окликнул, однако Остин немедленно ускорил шаг, спускаясь все ниже по лестнице. Он свернул в знакомое северное крыло замка, и в один миг резко остановился, как вкопанный; пальцы скользнули из карманов брюк, зрачки расширились, а глоток слюны был словно еще один сладкий глоток того самого зелья.
- Корхонен, - хрипло произнес Нотт, прокашлявшись, не узнавая свою интонацию. Он понял в одну секунду, что наконец пришел, что его ждали, что он спешил не за противоядием, а к нему - к Гансу, который сейчас очень странно на него смотрел. Слизеринцу показалось, что парень просто видит его слишком далеко, и нужно подойти. Уверенно шагая в сторону Ганса, Нотт, не моргая, с заинтересованностью изучал его лицо, словно увидел его впервые. Апельсиновым цветом волосы отливались на солнце, проникающим сквозь окно, тягучей, но ровной полосой.
Нотт выглядел решительно, глаза полны чего-то неизвестного, но ему было плевать. Совершенно не по-слизерински стали вытянутей черты лица, губы лишены язвительной ухмылки; что-то странное происходило в самом организме и сознании.
- Наконец-то ты нашелся, - мечтательно, но с нотками упрека так же хрипло произнес Остин, подойдя еще ближе, чтобы рассмотреть солнечного зайца, отбиваемого чудным светом на скуле Корхонена.

Бесцельно, безжалостно, как в кино.
Ты мой Стокгольмский синдром.
Захлопни глаза и зашторь окно,
спали этот чертов дом.

Держи меня в клетке,
корми с руки
и хлестко бей по щекам.
Мы разной породы, а значит - враги,
кто жертва - не знаю сам.

Окончательный эффект от зелья наступал через двадцать минут. Учитывая, что доза была выпита двойная, это были все десять минут, из которых оставалось приблизительно пять. Четкие расчеты давали Остину Нотту всегда чувствовать себя спокойно и уравновешенно; у него практически никогда не случались в жизни неловкие ситуации, потому как слизеринца в принципе мало что могло смутить, а уж тем более - вогнать в краску.
Когда-нибудь - обязательно - он почувствует небывалую гордость за свою проделанную работу - зелье было настолько качественным, что разводило с нуля, разжигало мысли и память прошлого, а его количество вызвало всплеск адреналина, который отзывался волной в каждой клеточке напряженного тела, в каждой мышце и каждом мускуле.

И все же, не могло случиться ничего стереотипного, - Остин не терял себя, он не становился идиотом или мямлящим дураком, он был таким же, кем и всегда, лишь более влюбленным, только не в себя, а в человека, чьи волосы разливались медью по плечу, когда он чуть склонил голову.
Все, что Нотт знал о Гансе, отошло на второй план; двойная доза любовного зелья заставила забыть - сейчас день или ночь, есть ли что-то еще вокруг, что могло бы привлечь внимание слизеринца, который в нормальном, адекватном состоянии не позволял себе показывать заинтересованность чем-либо.

Это было безумием. То, что начинало, точнее, продолжало твориться за последние пять минут того, как зелье охватит его разум полностью, - было безумием. Чувство смешались, топя последние нотки разума, отодвигая на самый последнийший план то, что Остин знал о Корхонене.
- Я в порядке. А ты в порядке? - голос был так несвойственно шелковым, но немного отстраненным, и Нотт ужаснулся про себя, однако это чувство пролетело странным эхом мимо, не заостряя внимание на собственной важности вопроса, не отразившись ни одной эмоцией на лице.
Помочь? А ты уверен?
Мысли начинались, не успевая закончиться, не успевая выстроиться в ряд.
Остин, отдавая себе отчет, что расстояние между ними в шаг, и ему было мало; действие зелья сплелось воедино с его горячей, неизвестной почти никому в этом замке натурой. После последней фразы он окончательно понял, что не в силах сопротивляться собственной одержимости, не в силах совладать с навязчивым желанием. Подливало мало в огонь и тот факт, что рядом никого не было, никто бы не помешал, все было в его руках.
Он будет вести себя странно, он будет вести себя странно до тех пор, пока действие зелья накроет его с головой, потом случиться первая катастрофа в его жизни, иначе это не описать.
Хватаясь последними силами за остатки разума, понимая, что нужно бежать отсюда всеми дорогами, Остин решил вежливо отказаться от помощи, собираясь немедленно ретироваться.
- Нет, спасибо, Ганс.

Темные ресницы опустились, скрывая взгляд, между бровей появилась маленькая морщинка, после чего голубые глаза блеснули уверенностью.

- Ты идешь со мной.
Ему оставалась минута, каждая секунда которой физически забирала рациональное мышление. Это было здорово - взять Йохана выше запястья, убеждая, что причина действительно важная, и оставаться не приходится ни секунды.
- За розарием, - лестница казалась невероятно длинной, - в помещении садовника спрятан артефакт, с которым к тебе давно хотели обратиться Мальсиберы.
Препятствием к собственному счастью считалось в данную минуту все - каменные стены, Мальсиберы все вместе взятые, заканчивающиеся ступеньки, крутые повороты; свежий воздух дал легким и разуму полное наслаждение. С каждым шагом солнце все больше пряталось над деревьями, огромными кустами роз и живой изгородью; розарий находился позади всего поместья, здесь была тихая обстановка, разбавляемая всевозможными ароматами. Нотт, все еще сжимая руку Ганса, давно не чувствовал себя так волнительно, слегка озадачено и по уши... влюбленно? Вот оно, то чувство, которое когда-то было, жило в нем, но сейчас оно безпроблемное, чистое, сладкое, тягучее и остроощутимое.
Вся биомасса стала малоинтересной, жизнь помимо этого настоящего момента - несущественной.

Это была невероятно злая шутка судьбы - зная, как он обжегся однажды, подсунуть вариант чего-то неестественного, искусственного, но на данный момент кажущегося таким великим чувством. Наверное, увидеть Нотта таким было чем-то сродни тому, если бы вы увидели северное сияние - крайне сомнительно, волнительно и практически случается один раз в жизни, если никогда.
Остин же никогда не считал, что быть влюбленным - значит быть глупым. Глупость сегодняшнего кристально-искреннего, но такого поддельного чувства заключалась в том, что он не видел ничего вокруг, кроме объекта своих воздыханий. Нотт подвергал себя невероятной волне слухов, а уж в дальнейшем - точно - разговорам.
Йохан был как патока, такая манящая и тягучая, медленная и послушная - он подчинялся приказу человека, ведомого своими чувствами, опьяненного ими, не желая ничего больше вокруг.
Остин понимал, что именно так должна была сложиться его судьба сегодня - во всем виноваты звезды, - их еще не видно, но он понимает, что они рядом и подсказывают ему дорогу. Дорогу, по которой он с Гансом пойдет вместе в дальнейшем. Дорога Ганса - теперь его дорога, тропа, по которой он поведет, потому что знает, как болен Лондон, как заражена вся Британия под натиском восставших сил мстителей за своих родных. Опасение по поводу безопасности Ганса на этих землях что-то оборвало, хотя мысли и до этого были растерзаны приторным чувством любви.
- Апатит, - медленно и беззвучно вторил ему Остин, чувствуя, как в его руке замерли грани.
Подсознание взвыло, трепетно и услужливо пытаясь шепнуть, что все это неспроста, что обычно Ганс сторонился его, на самом же деле замечая особенности оттенка глаз Нотта, его любовь к чему-то необычному.
Обычно сдержанный, немногословный, услужливо-вежливый, Корхонен предстал в совершенно другом свете.  Остин тяжело сглотнул, наблюдая, как уверенно и с восхищением тот говорил о своем любимом деле, как горели его глаза, обычно заглатывающие, притягивающие своей темнотой. Нотт не мог его перебить, - так выглядят люди, искренне наблюдающие за объектом своих тайных желаний, за своей одержимой линией в этой жизни, за тем, кого хочется слушать, чтобы он не останавливался, когда хочется еще и еще... и еще.
Зелья - совершенно продуманная вещь, которая умелому зельевару даст сотни гарантий, что все пройдет так, как нужно, эффект можно просчитать с особенностями человека, со всем остальным, учесть все детали, однако если совершено такое преступление, как передозировка - беды не миновать. Крепкий организм Нотта был стойким к ядам, самоотверженно реагировал на различные эликсиры удач, но сейчас он не мог контролировать ни эмоции, ни желания. Сознание плескалось, захлебывалось чувствами, такими искренними и неприкрытыми.
Нотт неожиданно перехватил камень в другую руку, а запамятовавшей подарок схватил Ганса за локоть, достаточно резко притянув к себе, заглядывая в самую глубину его глаз, в черную смоль зрачков. Через секунду переметнувшись губами к уху, приоткрытыми губами шепнул, сомневаясь:
- Ты уверен, что я заслуживаю этого? - напряженно, словно с вызовом, пытаясь найти ответ, почти требуя его.
Остину захотелось его встряхнуть, от осознания, что сам не верит, однако, это всего лишь подарок...
...сказал бы ему трезвый разум.

Заслуживаю ли!
Я, который
знаю, какая опасность грозит тебе.

- Тебе грозит опасность в этом доме, - словам не суждено остаться, они слетают, скользят по коже, мокрым, едва заметным следом губ остаются на шее чуть ниже уха. Мальсиберы не так просты, как кажутся.
Остин чувствует, как от тонкого запаха сносит крышу. Он не позволяет себе задерживаться больше ни секунды так близко, оставляя Гансу возможность существовать без его цепких пальцев и более чем явного намека на заинтересованность обоих этой встречей. Ганс может думать, что это игра; Остин сейчас безоружен. За три минуты Нотт почувствовал благодарность, твердое сомнение в своих заслугах, небывалое желание, почти животное, на которое выплеснулся поток ледяной воды своих же откровений, сказанных вслух.
- Проходи, времени мало, - приглашающий жест. Они наконец вернулись к сути проблемы, артефакт – единственная зацепка.

Остин шел сзади, и когда они минули декоративные дикие розы, он, не смотря, повел руку в сторону, сгребая пальцами маленькие бутоны, незаметно осыпал лепестки в капюшон Ганса, глядя исподлобья на его макушку.