Когда-то Франческе казалось, что на подобного рода вечерах ее голова вот-вот лопнет на части. Или же она сойдет с ума. Хотелось лезть на стену, биться об нее же головой, сделать что-нибудь, хоть что-нибудь, чтобы все это прекратилось. Святой Франциск, неужели так сложно не говорить столько о совершенно нелепых вещах? Дева Мария, неужели все эти сухопарые старушенции всерьез думают, что их мнение кого-то и вправду интересует, кроме них самих? Кто во что был одет, кто что сказал, кто как поступил.
Dio mio, почему это все просто не может закончиться?
Хотелось кричать во всю глотку, но вместо этого Ферраро заливала в себя алкоголь, и со временем поняла, что он выручает. Алкоголь и еда. Если твой рот занят - меньше вероятность сморозить то, за что всем будет стыдно. Все, кроме тебя разумеется.
Со временем ко всему привыкаешь.
Или смиряешься.
На новогоднем ужине в палаццо Забини Франческа была уже в той степени смирения, когда решила просто переждать, когда очередной вечер подойдет к концу. Сидящий рядом Дезмонд неожиданно здорово ей в этом помогал. Прежде всего, тем, что молчал и не пытался вести светскую беседу. В отличие, например, от сидящего напротив Рафаэля. Брат, кажется, уже успел утомить Эйду: та с отсутствующим лицом смотрела в собственную тарелку, иногда возвращаясь из собственных мыслей, чтобы кивком или снисходительной улыбкой показать, что она все еще его слушает. Ферраро была готова поспорить, что нет.
"Santa Maria, что я тут делаю?" - в очередной раз задалась скорее риторическим вопросом итальянка, протягивая руку за бокалом вина. Тот успел опустеть уже дважды, и в голове Франчески медленно растворялась приятная невесомость. В столовом серебре на нее смотрело собственное отражение, в котором будто бы сходилась вся безысходность и одновременно безразличие мира. Такое выражение, наверняка, было у французских революционеров. Или у  Коперника, когда вокруг него складывали вязки дров. Нате, выкусите! Я все равно прав. Волосы, уложенные неожиданно для самих себя в аккуратную прическу, обрамляли оливковую кожу, на которой будто вызовом горели алые губы. Платье, прошедшее фейс-контроль синьоры Ферраро, и все же недостаточно пуританское для английской аристократии. Эта страна никогда не станет для них родной. В этом наряде Франческа как никогда чувствует себя вынужденной частью происходящего маскарада. 
- Вы можете себе представить: на прошлой неделе один из делегатов из Франции пытался протащить законопроект, позволяющий заключать магам однополые браки. Мол, мы живем в 21 веке. В большинстве магловских стран этот закон давно принят! Вот пусть и заключают подобные браки среди маглов... Ведь тогда волшебники просто вымрут рано или поздно, - разорялся по правую руку от Чесс какой-то усатый господин. Она бы не вспомнила его имя, даже если б попыталась. Даже если б попыталась трезвой.
- Я бы на месте этого юноши лучше бы предложил запретить чистокровным заключать браки с маглами, с этими варварами! Вот от этого была бы большая польза! - вторила ему его собеседница в изящном платье изумрудного цвета и длинными темными волосами. Ее имени Ферраро тоже не помнила, но ее слова заставили брови девушки подпрыгнуть, а губы изогнуться в кривой ухмылке. И дело было даже не в отсутствии логики в подобном диалоге, а в том, что люди, отказывающиеся принимать факт, что мир меняется, называет других варварами. Чистокровное общество - это болото, и его представители, которым в нем тепло и уютно, дальше этого болота видеть что бы то ни было отказываются. Они обсуждали мнимые проблемы, хотя и дураку было известно, что самой громкой новостью был разрыв помолвки Дезмонда с Алирой Нотт. Первого хором жалели, вторую - осуждали. И свято верили в то, что у девчонки помутнение рассудка. Франческа же готова была ей аплодировать и с удовольствие прислала бы сову с поздравлениями и восхищением, да только вот не знала, куда писать: Лира, по слухам, и из дома сбежала.
На ужине в доме Блейза чистокровное сообщество подобную новость обсуждать не решалось - это был бы вопиющий моветон. Но в их глазах истинные эмоции были громче всяких слов. Было ли жалко Франческе Забини? Нет, конечно. Она за него могла лишь порадоваться - даже искренне. Отличная возможность самому построить свою жизнь так, как того хочется. Если, конечно, ему позволит. Или он сам себе позволит - Чесс на этот счет была не уверена. Юноша же сидел слева от нее, исполненный собственного достоинства, и по его виду уж точно не сказать было, что парень пережил удар судьбы. Скорее неожиданную неприятность. И неудобство. Едва ли его сердце разбито. "Было б что разбивать..."
А Лиру можно было понять. Дезмонд, несмотря на привлекательную внешность, был тем еще засранцем. Тиран, самодовольный индюк, да еще и больше явно был бы заинтересован в Остине, чем в ней.
Франческа попыталась отвлечься от разговора, который вели справа, и переключилась на еду, с каким-то остервенением принявшись разделывать покоящийся на тарелке стейк, хотя еда как раз была ни в чем не виновата. Она убеждала себя в том, что осталось совсем немного. Праздники закончатся. и она с чистой совестью сможет вернуться в Амстердам, к своей жизни, где не было всего этого цирка, где она сможет быть собой и не чувствовать за этой себя виноватой.
Рука тянулась к бокалу с вином, когда мистер Забини поднялся, давая понять присутствующим, что он ждет их внимания. Франческа поймала на себе взгляд крестного и улыбнулась. 
- Дамы и господа, позвольте прежде всего поблагодарить Вас за то, что Вы сегодня нашли время и посетили этот дом, - от благочестивой признательности, включившейся, как по команде, на лицах присутствующих гостей, Франческу замутило, и девушка поспешила запить подступающую тошноту дорогим эльфийским вином.
- У меня, и у моего старого друга Чезаре есть для всех великолепная новость...
"Очередное слияние или общее предприятие - прям сейчас обделаюсь от радости..." - хмуро подумала Ферраро, разглядывая зажатый в руке бокал.

Отредактировано Francesca Ferraro (2018-12-06 14:10:32)

Жизнь предначертана, свобода воли - иллюзия. Та самая, с которой дети строят песочный замок на берегу, свято веря в то, что он вечен. Увы, вечен он до первой случайной волны. В жизни все подчинено случайности. Капризной барышни, столь подверженной сменой настроения, что лишь самые отчаянные осмелятся бросить ей вызов. Франческа бросала, день за днем, верила в то, что одержит верх, что случай на ее стороне, что она сама решает, каков этот случай будет. А еще слепо верила в то, что ее будущее не предопределено. Что она лучше, что она сильнее и смелее других, что не позволит никому решать за себя, что ей хватит смелости гнуть свою линию до конца, даже если рано или поздно что-то сломается.
Но свобода воли - это ведь иллюзия.
Иллюзию Франчески подпитывали на протяжении двадцати двух лет, совершенно забыв о том, что чем выше забираешься, тем большее падать.
Девушка слушала крестного, заранее зная, что ничего из сказанного ее не заинтересует. Дела отца касались Франчески ровно в том объеме, в котором ежемесячно поступали деньги на ее личный счет в волшебном банке. А потому половина сказанного ускользало от восприятия, пока Блейз не подошел к финальной части своей речи. Ферраро автоматически подняла взгляд от содержимого бокала, уставившись с нескрываемым изумлением на сидящего перед ней Рафаэля, чтобы увидеть точную копию собственных эмоций. Похоже, те оказались весьма популярны, поскольку неудивленными выглядели те, кого можно было пересчитать по пальцам одной руки.
Ложь всегда кажется кстати. Правда, по иронии судьбы, очень редко выглядит правдоподобной. Сотни лет назад вероятность того, что Земля вращается вокруг Солнца, не могли допустить даже при сотни разумных доводов. Невероятное не укладывается в голове, даже если сверху проехать катком.
Лишь когда Ферраро осознала, что все смотрят не на Рафаэля с Эйдой, слова крестного, словно старая магнитофонная лента, отмотались назад и зазвучали по новому. И все равно звучали катастрофически абсурдно. Ласковый шепот. Шшшшшух. Так шепчет, падая, свою последнюю колыбельную гильотина.
- Отличная шутка, - засмеялась чересчур громко Франческа, обнимая пальцами бокал и поднося его к губам в слепом, отчаянном ожидании, что кто-то еще засмеется. Но никто не смеялся. Напротив, поздравления стихали, и теперь все в ожидании, даже в некоем неудовольствии смотрели на нее. Будто она им вот-вот испортит весь праздник.
Улыбка сползла с губ Ферраро, как смытый по холсту слой гуаши. Она посмотрела на сидящего рядом Дезмонда, который смотрел на нее. Так смотрят на огромного таракана, случайно обнаруженного на кухне. Тот не должен там быть, и ты совершенно не понимаешь, какими судьбами его туда занесло. Франческе не нравилось чувствовать себя тараканом.
Она вновь слышит поздравления: вероятно, неожиданную заминку великодушно списали на волнение юной особы, к тому же столь известной своей несдержанностью. И, как ни странно, продолжает смотреть на Дезмонда - с каким-то упрямым ожиданием, с откровенной мольбой, будто он должен перестать молчать и сказать, что все это абсолютный бред, безумие, что этого не может-боггарт-подери-быть. Но Дезмонд молчит, и взгляд Франчески скользит дальше - к отцу и Блейзу. Но те улыбаются и аплодируют. Не себе ли?
Франческа смотрит на Эйду с братом и по их лицах, хранящих следы замешательства, понимает, что они ничего не знали. Поджатые губы миссис Забини автоматически относят ее в тот же лагерь. А вот предупреждение во взгляде Джованны говорит о том, что мать знала. Знала обо всем, и Франческа готова была поспорить, что это была ее идея. Конечно, такая великолепная возможность решить раз и навсегда самую большую проблему в ее жизни.
Всю свою сознательную жизнь она понимала, что девушкам ее круга и ее происхождения рано или поздно находят подходящую партию. Просто потому что так полагалось. Почему полагалось, Франческе так никто никогда не ответил на этот вопрос, а больше она его не задавала. Вероятно, потому что к года семнадцати поклялась себе и всем в доме, что она ответственна сама за свою жизнь. Это подразумевало и отказ от брака по расчету. Она наивно полагала, что даже пускай у Чезаре Ферраро лишь одна дочь для подобной сделки, которая может оказаться весьма выгодной, отец никогда с ней так не поступит. Она в это искренне верила.
Рафаэль часто ей говорил, что, когда родителям надоест за ней следить и терпеть ее выходки, они найдут того, на кого это с легкостью можно будет переложить. Франческа не соглашалась с братом. Хотя бы потому, что верила в благоразумие своей семьи, в то, что они трезво осознают: нет такого самоубийцы, готового найти с ней общий язык.
Дезмонд не был самоубийцей. И он не станет искать с Франческой общий язык. Младший Забини понимал лишь свой собственный язык и ждал, что все будут говорить именно на нем. Он не подстраивался, он подстраивал. Он не перевоспитывал, он ломал. Потому что когда ты не прогибаешься, ты ломаешься. А Ферраро с рождения не умела прогибаться.
Взгляд вернулся к бокалу, который девушка аккуратно поставила на белоснежную скатерть. В самый последний момент рука дрогнула, и ножка, зацепившаяся за край тарелки, споткнулась о нее же, опрокидывая бокал, заливая его содержимым тончайшей работы ситец, бросая крупные багровые капли на платье Ферраро.
Громкий скрип, с которым отодвигается стул, глохнет в эхе общего вздоха и резкого:
- Прошу меня извинить.
Она взбегает по лестнице вверх так стремительно, что даже не замечает, как оказывается у двери в спальню. За ней еще с утра собранный чемодан. И билет на поезд до Амстердама на завтрашнее утро. Билет в жизнь, которой у нее больше нет. Дверь открывается непривычно тихо и столь же тихо закрывается. На какой-то момент Франческа застывает посреди комнаты, пряча в ладонях лицо и на секунду, хотя бы на секунду пытаясь допустить мысль о том, что все произошедшее - дурной сон. Но сон не проходит, и девушка начинает метаться по комнате - словно бы щедрый простор спальни подскажет ей то ли убежище, то ли решение.
Задержав взгляд на лежащем на подставке чемодане, Ферраро замерла, чтобы в следующую секунду броситься к сумке и из ее недр найти самое лучше решение - как минимум, до завтрашнего утра. На кровать падает уже початая бутылка огневиски и инкрустированный камнями, выстраивающимися в изображение единорога, портсигар.
Подхватив волшебную палочку с прикроватной тумбочки, девушка трансфигурировала стакан для воды в бокал, почти следом наполнив его содержимым бутылки.
Морозный воздух резко хлынул сквозь открытое окно, наполняя собой стены комнаты и легкие ее обитательницы. Огонек на деревянном конце лизнул бумажную окантовку, отправляя в воздух тонкую ниточку дыма, наполняя его сладковатым запахом.
Девушка, забравшись на подоконник, потянула подол платья, пряча под ним ноги, сделала глоток и медленно выдохнула.

Джованне Ферраро порой казалось, что у нее не двое сыновей, а целых три, потому что ее единственная дочь с раннего детства куда больше интересовалась мальчишескими играми, верховая езда давалась ей куда проще занятий танцев, и, сидя за вынужденным рукоделием (на выходе всегда получалась катастрофа, а не ожидаемый предмет искусства), Франческа с нескрываемой завистью поглядывала на то, как Маттео и Рафаэль фехтуют на покрытой шахматной плиткой веранде. В школе предпочитала дружить с мальчишками, с которыми ей всегда было проще найти общий язык. Светские сплетни, которыми обменивались девушки ее круга на званых ужинах, вызывали у Франчески тошноту, как и попытки чистокровных девиц составить рейтинг самых удачных претендентов на брак. Последний и вовсе не стоял в планах итальянки. Походы по магазинам с Эйдой ее утомлял уже на минуте десятой, и вместо роскошных дизайнерских нарядов она набирала кучу абсолютно смехотворной одежды, которую ни один здравомыслящий человек не рискнет надеть. Франческа надевала.
И все же это было лишь одной стороной монеты. Как любой девушке, ей нравилось наряжаться, выглядеть красивой, несмотря на то, что Ферраро мало заботило чужое мнение на этот счет; а еще она, как и любая другая представительница прекрасного пола, Франческа мечтала о большой и светлой, свято веря в то, что если ей и придется пойти под венец, то это будет исключительно ее собственное решение, и пойдет она туда с тем, кого будет любить безусловно и беззаветно.
Произошедшее несколько минут назад внизу раз и навсегда перечеркнуло все планы девушки, не оставив и шанса на их реализацию, навязывая то, что больше всего не любила Франческа - неискренность. Высшее общество - постановочный театр, и все, что ее с ним связывало, это ее семья и обязательства перед родителями, которые дали ей жизнь и воспитали. В конце концов, любовь к ним и к братьям. Она не могла просто взять и разорвать с ними всякие отношения, просто потому что они расходились в политических и социальных взглядах. И пока их разделял пролив и тысячи миль, существовала иллюзия того, что этой любви ничего не угрожает.
Часть девушки допускала возможность побега. Почему нет? Прямо сейчас, ведь у нее была превосходная для этого возможность, у нее были друзья, на чью поддержку она могла рассчитывать, была музыка, было искусство. Но Франческа знала, что не посмеет. Не потому что боялась гнева отца или того, что вся семья от нее отвернется. А потому что слишком любила, чтобы осмелиться причинить боль. Отец, выдавая ее замуж за Дезмонда, вероятно, полагал, что оказывает дочери невероятную услугу. Франческа догадывалась, что он давно мечтал породниться с Забини, но не подозревала, что сама сыграет в этом главенствующую роль.
От мыслей ее отвлек раздавшийся совсем рядом голос Дезмонда, заставившись девушку перестать разглядывать пустоту перед собой и перевести взгляд на нарушителя ее уединения. Она посмотрела на волшебник немного удивленно - удивляясь не самому факту его появления, сколько этому простому "привет". Франческа попыталась припомнить последний раз, когда слышала эту фразу в свой адрес от Дезмонда, но не могла. Кажется, это было в далеком детстве, когда между ними еще не полились реки недоверия, а факт присутствия одного не стал фактором раздражения для другого.
Поразительно, как чужой каприз мог сблизить внезапно двух людей, казалось бы, находящихся на двух разных сторонах, между которыми - зияющая пропасть. Франческа не чувствовала в присутствии Забини привычного дискомфорта, но она знала, что это обманчивое впечатление.
В его словах, в его нахождении здесь не было ни сочувствия, ни симпатии, обе эмоции были за гранью их отношений друг к другу. В них было лишь ожидаемое желание держать происходящее под контролем. И Ферраро не могла его за это винить.
В эту минуту их связывало лишь нежелание принимать действительность. Точнее очевидное недовольство ею. Пройдет день, два, эмоции утихнут, и Франческа станет не тем, кто понимает его эмоции, а лишь источником проблем. Тех самых, который Дезмонд по сей день предпочитал избегать в своей жизни идеального аристократа.
Она взяла палочку и призвала к себе второй стакан, оставшийся на подносе, чтобы и его трансфигурировать в бокал для виски. Вряд ли мистер Забини готов был пить из стакана даже в столь отчаянные времена. Наполнив его наполовину, Франческа протянула бокал Дезмонду, глядя на него в упор, заражаясь спокойствием в сапфировом взгляде.
- Пока они упиваются сплетнями - а они это будут делать даже в моем присутствии, ну или отсутствии, не суть, - она махнула неопределенно рукой, в пальцах которой тлела сигарета, - Я предпочитаю тоже чем-нибудь упиться. Можешь даже составить мне компанию. Ибо во всем этом громадном дом, как ни странно, ты единственный человек, который понимает, что я чувствую, и не пытается меня поздравить со столь счастливым событием. Если ты не против, я тоже тебя поздравлять не буду.
Стена за спиной становилась все холоднее, а Франческе казалось, что температура ее собственного тела становится все выше. Словно бы откуда-то изнутри закипала вулканическая лава, и потому ее пугало собственное спокойствие. Оно граничило с истерикой. Или же это было принятие неизбежного факта того, что ей придется подчиниться. Что свобода воли в принятии решений - теперь лишь светлая память. Теперь все решения за нее будут пытаться принимать другие. Один из этих самых других стоял сейчас перед ней. И знал, что это будет весьма не просто, как то же самое знала и сама девушка. Их прежнее противостояние было лишь детской забавой, ведь их ничего не связывало.
Сейчас они распивали молчаливый кубок мира - накануне предстоящей войны.
- За что с тобой так? - неожиданный вопрос выскользнул из Франчески вместе с облачками дыма, а сама Ферраро подалась вперед, уперевшись ладонью в ребро подоконника и с неподдельным интересом разглядывая Дезмонда, оказавшегося всего лишь в каких-то нескольких дюймах от нее самой. Она не тешила себя иллюзиями на свой счет, знала, что о ней говорят - знал об этом и Дезмонд. И при всей любви Блейза к своей крестнице, при всем уважении к старому другу, что заставило мистера Забини связать единственного сына и наследника с той, чью репутацию хоть выжимай. - Может, все-таки попробуешь написать письмо Лире? Ей не чуждо сострадание... - Она замолкла на полуслове, опуская взгляд к полу, понимая весь абсурд собственных слов, и чувствуя, что готова пойти сейчас на любые, самые невероятные поступки, если те отменят решение их семей. Она подняла взгляд на юношу, и в синих глазах тонула вселенская усталость, но кроме нее - надежда. Надежда на то, что Дезмонду дозволено чуть-чуть больше, чем ей самой. - Скажи, что это невозможно. Что ты не хочешь, что я сущий кошмар - ведь это правда!

Слова как пощечина. Та, что должна была отрезвлять, возвращать к жизни, к реальности. Но на Франческу не действовало. Все, что говорил Дезмонд, на нее не действовало, ибо каждое слово, как реплика актера - сплошная постановка. Хватит. Но ведь она даже не начинала. И ему стоило бы задуматься о том, что ждет впереди, потому что теперь у ее невыносимого характера будет цель, в которую Ферраро будет наносить удары, пока не придет время поднимать флаг победы. Ведь ни на что другое она не согласна. Не согласна и попросту не умела соглашаться. Дедушка Джованни научил ее двум вещам. Первое - никогда ни у кого ничего не просить. И Франческа не просила. Поэтому сейчас сидела здесь, убаюкивая свою  боль и обиду, вместо того, чтобы превратить ее в рычаг давления, тот приведет в движение дремлющий хаос. Не просила, не умоляла отца поменять решение. О мольбе знали только ее глаза, но уста - никогда.
Второе - никогда не сдаваться. По иронии судьбы, сейчас Франческа чувствовала себя зажатой между двумя этими принципами. Своеобразный цугцванг. Так чувствует себя муха, попавшая в паутину. Так чувствует себя заключенный, объявивший голодовку. И кому своими принципами он делает хуже? Но Франческа всегда была сталью, а не свинцом.
Дезмонд был воплощением уверенности, оформленным спокойствием. Не тем, которое вызывает сиюминутное раздражение и которое из чувства противоречия хочется разрушить до основания. Его спокойствие было каким-то абсолютно монументальным и, как случайная инфекция, передавалась через молекулы кислорода - незаметно, неслышно, но целенаправленно и неумолимо. Оставалось лишь развести руками и  констатировать факт попадания вируса в кровь. В кои-то веки ей не хотелось кричать, не хотелось в присутствии Дезмонда превращать все живое в руины и хаос, не хотелось перечить. Но и соглашаться не хотелось. Хотя все его реплики, все его поведение будто повторяло из раза в раз: все не так страшно. И все будет хорошо. Хорошо, видимо, в понимании Забини. Вряд ли их взгляды на то, что плохо, а что нет, совпадали.
Он предлагал ей принять правила игры. Его игры. Их игры. Тех людей, которые были внизу, которые кривили лица всякий раз, когда в их поле зрения возникала Ферраро. Такая непохожая на заданный образец, такая вызывающая. Она не хочет принимать эти правила, и Дезмонд это знает. Как и то, что придется пролить много пота и крови, чтобы это перебороть. Потому что он тоже не планировал сдаваться. И не умел.
Им можно было бы восхищаться, гордиться. И Франческа знала, что десятки ее сверстниц готовы были перегрызть ей шею, чтобы оказаться на том же месте. Будь она другой, она смогла бы оценить Дезмонда по достоинству. Или будь он другим. Но тогда бы все было иначе. Увы, они родились такими, какие есть, и в том мире, который был уготован для них судьбой. С той лишь разницей, что для Дезмонда этот мир был раем, для Ферраро - адом.
Она провожает взглядом руку, оставившую бокал рядом, и смотрит на бокал даже тогда, когда Дезмонд собрался уходить. Не потому, что в рифленом стекле заключена тайна мироздания, а потому что провожать Забини обратно к реальности не было ни капли желания. Там не было ничего из того, к чему стоило бы возвращаться. Даже эта мнимая, непонятно откуда взявшаяся забота. Еще одна попытка приучить ее к послушанию. Пока еще просьба, но вот-вот станет приказом. Увы, Ферраро из тех бесполезных для дрессировки созданий, которых проще усыпить, нежели приручить.
Тихий хлопок возвестил о том, что Дезмонд ушел. Оставив ее наедине с тупым отчаянием и корчащейся в последней агонии надеждой. Убеждение в том, что отчаяние разъедает изнутри было в корне неверным. Отчаяние имело особенность становиться неугасающим очагом, источником известной тупой боли, но при этом этот же самый огонь будет поддерживать все функции жизнедеятельности, чтобы жертва продержалась подольше. Таких примеров внизу была целая коллекция. Все они были одеты в шелка, их фарфоровые плечи укутаны дорогими мехами, а на алебастровой шее сверкают камни, где стоимость каждого хватило бы на то, чтобы накормить одно небольшое африканское племя. Франческа не хотела вступать в их ряды. Отчаяние было не для нее. Вместо того, чтобы научить ее быть украшением светских салонов, Франческе случайно объяснили, что за все в жизни нужно бороться. И в первую очередь - за себя.
Взгляд упал на прикрытую дверь, а пальцы мягко, почти ласково обняли чужой бокал. Чтобы с громким воплем разнести его о белоснежное дерево, за которым несколько секунд назад скрылся Дезмонд. Стало легче. В первую очередь, легче дышать. Из легких вырвались облачка пара, и только сейчас Франческа поняла, что замерзла.
Она согнула ноги, обнимая и прижимая к себе, чтобы согреться. И вновь наполнила бокал. Если ей придется спуститься вниз и доиграть эту навязанную, совершенно чужую партию, по крайней мере, завтра она не хочет помнить об этом. Терпкий привкус марихуаны смешался с горечью огневиски. Застань ее в подобном виде не Дезмонд, а отец - все закончилось бы куда плачевнее. Может, Забини не так уж и плох. И, в конце концов, его ориентация - это дополнительный бонус.

Когда бутылка опустела, а подоконник стал таким ледяным, что вот-вот и его можно было бы использовать для заморозки рыбы, Франческа соскользнула вниз, пальцами наощупь отыскивая туфли. Легкая туманность в голове дарила смутный покой, которую легко можно было бы принять за гармонию. Увидь Франческа бы себя сейчас в зеркале, вполне сочла бы, что события последнего часа - кошмарный сон.
Ноги слушались плохо, а мозг генерировал слишком много идей. Моторика за ним не успевала. А Франческа напротив.
Когда она спустилась вниз, гости наслаждались напитками и беседой, разбившись на небольшие группы. А говорят, змеи предпочитают путаться в клубок. Какая глупость.
Ферраро отыскала взглядом Дезмонда, и в этом взгляде помимо вызова была какая-то поразительная уверенность. Уверенность в том, что она собралась сделать. А дальше - хоть потоп. Подобный взгляд бывает у террористов-смертников.
Подхватив с проплывающего мимо подноса бокал с шампанским, девушка огляделась вокруг, пока на столе, уставленном крошечными канапе, неподалеку не заметила недостающий элемент. Серебряный нож.
Выйдя на центр, девушка привлекла всеобщее внимание, звонко постучав ножом по изящной хрустальной чаше, на стенах которой уже успели осесть крошечные пузырики. Она видела, как Рафаэль, как раз в эту секунду пригубивший шампанское, не сдержался и вернул его обратно в бокал.
- Господа... господа! - Десятками глаз на нее смотрело Возмущение. И смятение. Как за секунду перед взрывом. Ферраро было плевать. Или нет. Она этим упивалась. Словно бы бутылки огневиски не хватило. - Прошу Вашего внимания. - Убедившись, что ее просьба выполнена, итальянка улыбнулась и продолжила. - Мы так любим говорить о том, что волшебники - это высшая раса, что мы прогрессивны и вот это вот всё...  Раз мы такие прогрессивные, почему бы нам не быть еще и толерантными. Позволить чистокровным магам жениться на тех, кого они любят. Пусть это будет магл. Да хоть соплохвост в мешке! - Она прыснула и снова развела руками в жесте, будто подтверждая нечто само собой разумеющееся. - Или, например, если ты гей, - Девушка обвела присутствующих взглядом, остановив его на Дезмонде. - Почему нельзя любить кого-то только потому, что он не подходит под список каких-то глупых параметров. Мы же не щенки на выставке. -  Она неопределенно махнула рукой в сторону стоящей рядом ведьме с внушительным бюстом и таким же начесом ярко-рыжих волос. Капля шампанского, повинуясь неумолимой силе скорости, выскочила из ограды хрусталя и крупными пятном растекалась на темно-синем шелке той самой дамы. - Ой, простите... - В замешательстве Ферраро попыталась смахнуть влагу, но сделала только хуже - размазала ее. - У Вас очень мягкая грудь.

Отредактировано Francesca Ferraro (2018-12-12 22:12:06)

Чужие пальцы сомкнулись на плече и увлекли в сторону прежде, чем Франческа успела оказать сопротивление. Алкоголь, растворяясь в организме, нарушал мелкую (и не только) моторику, и даже если бы Ферраро попыталась остаться там, где стояла, это бы ей вряд ли удалось. От резкого движения в голове неприятно загудело, и, прислонившись к стене, когда Дезмонд ее отпустил, девушке понадобилось несколько мгновений, чтобы сфокусировать картинку перед собой. Она смотрела на Дезмонда, охваченного то ли злостью, то ли отчаянием, и чувствовала себя безгранично уставшей. Слишком много событий за несколько часов. Ноги едва держали, и ей безумно хотелось присесть прямо тут – на пол, но Мерлин знает, что заставило Франческу сдержаться. Вся правда обрушилась в мгновение, хотя глупо было полагать, что она была девушке неизвестна прежде. Она здесь чужая. Возмущение на лицах присутствующих, раздражение в глазах и в голос Дезмонда. Ей предстоит с этим жить до самой смерти. Или сломаться. Пойти на добровольную деформацию, лишь бы быть впору запрошенному шаблону. Отказаться от свободы воли и обрести взамен гордость и восхищение в глазах тех, к кому она едва ли питает каплю уважения. Этого никогда не случится. Забини обрекает себя на вечный позор и бесконечную муку в надежде, что рано или поздно все будет так, как он того хочет. Ведь до сих пор Дезмонд не знал противоположного развития событий. А потому даже не предполагал вероятность подобного. В его голове она всегда стремилась к нулю. Невооруженным взглядом было видно, что волшебник на грани потери самообладания. А это было лишь начало.
И потому всё стоило закончить – и чем раньше, тем лучше.
Она недовольно поморщилась, глядя на Дезмонда. Тот был словно закипающий чайник. Хотя нет. Кипящий. Крышечка звонко подпрыгивала, отсчитывая секунды до взрыва. Франческа понимала, что такие люди, как Дезмонд, теряя контроль, опасны. Но не боялась. Ей, казалось, страх был неведом вовсе. Случайная ошибка в генетическом коде. Все, что сейчас испытывала итальянка, было нечто схожее с презрением и жалостью. Ей действительно было жаль Забини. Тот готов был отказаться от своей сути, лишь бы не разочаровать отца. Лишь бы не стать изгоем.
- Почему же не поможет? – приподняла бровь Ферраро, с любопытством разглядывая юношу. – Почему тебя вообще волнует мнение этих людей? – неожиданно выплюнула девушка, повышая голос и подходя к Дезмонду вплотную. – Ты даже не считаешь их за людей! Ты презираешь их, но позволяешь диктовать правила и сам по ним живешь.
Каждую клетку охватывала злость и обида. И нежелание принимать навязанную несправедливость. Почему она не права, если говорит правду? Даже если эта правда кому-то кажется неугодной. Итальянка ненавидела лицемерие. Большую часть жизни она наблюдала за тем, как люди вокруг только и делали, что лицемерили. Улыбались, держа за спиной кинжал. Готовые воткнуть тебе его в сердце в любой момент. Стоит лишь тебе потерять свою значимость в их глазах и в глазах того общества, которое тебя приютило. Ферраро с самого рождения тошнило от осознания того, что ей от всего этого не сбежать. Что она привязана к чистокровной аристократии узами крови, собственной фамилией. А в Англии, в отличие от Италии все это было возведено в культ. Будто бы гордиться англичанам нечем, кроме как своим происхождением. Она злилась на всех этих людей, на весь уклад, на мир, в котором родилась, но свою злость могла выплеснуть лишь на одного человека. И он стоял перед ней. И в отличие от него, Франческа не сдерживалась.
- Ты готов лгать, даже если придется лгать самому себе. Вот и пожалуйста! – она увлеченно всплеснула руками, - Я в этом участвовать не хочу! Не хочу изображать вселенское счастье, а потом, когда никто не видит, только и думать о том, чтобы все это сгорело в Адском пламени, и, если повезет, чтобы ты сам сгорел вместе с этим, потому что жизнь буквально не-вы-но-си-ма. – Она отошла на несколько шагов и сердито уставилась на Дезмонда. На щеках полыхал румянец, совсем некстати для будущей представительницы магической аристократии Англии. – Или думаешь, я должна от счастья из штанов выпрыгивать? Думаешь, я всю жизнь мечтала стать инкубатором для какого-нибудь чистокровного рода? Да с разбегу! – Франческа бесстыже окинула взглядом юношу перед собой, словно оценивая лошадь на ярмарке. Забини был красив, статен. Глупо было это отрицать, и она не отрицала и даже не скрывала это сейчас, разглядывая. Но это было совершенно не важно в их случае. Она вновь сократила между ними дистанцию и ткнула юношу указательным пальцем в грудь. – У тебя, конечно, отличная задница. Жаль, не для нашей сестры! Так что, будь любезен. Вернись в гостиную и расскажи папочке, что ты гей. Или, как тебе больше нравится это называть… Мужеложец? Содомит? – Размышляя вслух о синонимичных рядах, закончила Ферраро и, уперев руки в бока, с вызовом взглянула на Дезмонда.
Кто сказал, что Франческа готова была бороться до конца? Их конец наступил час назад, в роскошной гостиной палаццо Забини. Франческа готова была бороться, даже когда конец остался далеко позади. Она твердо решила бороться, пока не добьется своего.

Она и не ожидала, что он сразу согласится, хоть сколько бы то подтвердит ее правоту. В конце концов, магическая аристократия была не самым толерантным обществом, а Дезмонд был слишком высокомерен, чтобы признать в себе какое бы то ни было отклонение от нормы. А для него это было отклонением. Закостенелый каменный век. Франческа предполагала разные варианты развития последующих событий. Дезмонд мог рассмеяться и решить, что она шутит. Или самому пошутить. Хотя это уже было нечто из ряда вон выходящее. Ферраро вообще сомневалась, что юноша представляет себе значение слова "смех" или "шутить". Скорее всего, всю жизнь так и думал, что это нечто, чуждое его статусу. Как дружба с меглорожденными или катание на велосипеде. В какой-то момент Дезмонд улыбнулся, но эта улыбка была похожа на нервную судорогу. Для верности Франческа сделала шаг назад. Она могла допустить, что он станет все просто отрицать в своей вечной, непоколебимой уверенности. Или разозлится - той ровной, измеренной до последней капли злостью, которая всегда будет под контролем. Но итальянка могла поклясться, что злость, чьи волны в заливающемся мажоре она чувствовала кожей, была готова выйти из берегов и затопить собой все вокруг. Ферраро сделала еще шаг назад, чувствую лопатками стену, и поняла, что дальше отступать некуда. Дикие животные, застигнутые охотником, загоняют подобно этому себя в угол - но лишь для того, чтобы, когда враг решил, что ты сдаешься, атаковать в ответ, даже если шанс на победу неизбежно стремится к нулю.
Франческа знала Дезмонда с детства. Пусть и слово "знала" не совсем было бы верным, скорее была с ним знакома. Но когда ты проводишь всю жизнь, наблюдая за тем, как человек меняется, взрослеет, приобретает собственное мировоззрение, становится личностью, ты, как бы близко вы ни были знакомы, так или иначе можешь предположить с почти точной вероятностью, что ему свойственно, а что нет. И за последние несколько минут итальянка открыла для себя целых два заблуждения. Первое - что Дезмонд умеет выходить из себя, а, выйдя, зависнуть на опасной грани зарождающейся истерики. От таких, как Забини, шанс истерики казался чем-то вроде катастрофы. Ибо никогда не знаешь, что ждет за высокой стеной, которая на глазах покрывается крупными трещинами. Какие демоны там живут. А Ферраро догадывалась, что их там предостаточно.
Она с опасливым изумлением проводила взглядом улетевший галстук. Какого дементора он задумал?
Вторым ее заблуждением оказалось то, что Забини не гей. Но ведь... Но ведь - что? Если подумать, поводом для подобным мыслей было лишь несколько сцен и несколько мыслей, к которым Ферраро пришла самостоятельно. Додумала. Сделала выводы. Те оказались, как это часто в подобных случаях бывает, в корне неверными. Настало время девушки медленно прикрывать глаза. Хотелось зарыться им же в ладони, как это сделал Дезмонд, но она сдержалась. Осознание, раскрашенное яркими пятнами стыда, обрушивалось на остатки здравого смысла, затопляя им все вокруг, не оставляя места для спасительного опьянения, ведь то могло послужить славным анальгетиком. Сцена на вокзале, в привокзальном кафе, ванная... Мерлин, за всю свою жизнь Ферраро не знала столько стыда, сколько ей пришлось познать в эту самую секунду. Словно кто-то взял ведро с красной краской и жестоко выплеснул ее содержимое на холст с картиной беспечной, идиллической жизни. Жизни Франчески. Жизни, где все однозначно и ясно. Жизни, где ей не хочется провалиться сквозь землю, как в эту самую секунду. Но мраморный пол под дней упорно не хотел приходить на помощь.
Франческа не боялась всплеска эмоций. Она была итальянкой. Гнев был такой же обыденной для нее эмоцией, которую не стесняются проявлять, как, например, демонстрируют ежедневно радость в минуты счастья или грусть в момент печали. Итальянцы, а особенно сицилийцы, не считали гнев чем-то постыдным, чем-то, что необходимо сдерживать, как это делали британцы. Гнев Дезмонда был неожиданным, но он был к месту. Планета не сходила с орбиты, и законы вселенной не нарушались.
Но то, что последовала дальше, грозило нарушить весь мировой порядок.
Франческа прищурилась. С подозрением покосилась на пылающего яростью юношу, чье негодование волнами исходило на нее, рождая желание от дискомфорта поежиться.
- Мне показалось, или ты только что меня передразнил? - неуверенно поинтересовалась Франческа. Самый нелепый из возможных вопросов. И она задала именно его. Но факт того, что Дезмонд вообще кого бы то ни было решился передразнить, казался невероятным. Что-то (очевидно, инстинкт самосохранения) заботливо подсказывал итальянке, что самое время что-то сделать. Сказать. Что-то, что разрядит обстановку. Успокоит стоящую перед ней бомбу замедленного действия. Ядерный реактор. А до взрыва осталось совсем ничего. Пора бежать.
Мысль о том, что Дезмонд решится что-то ей сделать, несколько минут назад могла показаться ей абсурдной. Но совсем недавно ее система мировоззрения и вовсе начала рушиться. И к двум заблуждениям вполне могло присоединиться и третье. Настолько ли Дезмонд взбешен, чтобы рискнуть благоволением своего отца и применить к ней силу? Франческа уже была ни в чем не уверена, а потому единственно правильным решением было отступить. Но отступать было некуда.
- Дезмонд, - примирительно начала итальянка, переходя на родной язык, - Почему бы не рассказать ему прямо сейчас? Мистер Забини, - Она бросила взгляд за спину юноши, улыбнулась знакомой пустоте и, задержав дыхание, стала ждать момента. Сиюминутного, без права на ошибку и замешательство. И момент настал. Секунда - между тем, как собеседник обернулся, и осознанием абсолютной неправдоподобности ее слов. Секунда спасительная и вместе с тем - очередная деревяшка и в без того пылающий костер чужого гнева. И в эту секунду Франческа успела метнуться в сторону и, что было прыти, побежать к той части дома, что вела к лестнице на верхние этажи.
Ничего не заставляет бежать быстрее, чем страх. До сих пор ее встречи со страхом были весьма редкими, и часть девушки допускала вероятность того, что к этому, доселе едва знакомому чувству, добавилась и другая эмоция - совершенно абсурдная в данной ситуации, но уж слишком характерная для Ферраро. И этой эмоцией был азарт. Она чувствовала, как сердце ускоряется, подгоняя кровь, заходясь в бесконечном дуэте пульса и дыхания. И сложно было определить источник: то ли это была извечная любовь ходить по острию ножа, то ли вящая уверенность в том, что в конечном итоге она все равно выйдет сухой из воды.
Добежав до конца коридора, итальянка оказалась в просторном помещении, по центру которого стоял огромный овальный стол на изящных ножках, на котором были уставлены вазы с диковинными цветами. Франческа обогнула стол, чтобы держать Дезмонда в поле зрения, пока мозг отчаянно ищет дальнейший путь побега.
- Не делай того, о чем пожалеешь, Забини, - вытянув предупреждающе руку по направлению к юноше, бегло заявила волшебница, переводя дыхание, - Клянусь могилами моих предков: тронешь меня хоть пальцем - я тебе сердце из груди зубами вырву.
Сняв с правой ноги обувь, она сделала еще один шаг в сторону, в любую секунду готовая сорваться и бежать дальше. Левую туфлю постигла та же судьба. Они могли ходить по периметру стола до бесконечности, пока на громкие итальянские проклятия не сбегутся все гости, но Ферраро сомневалась, что стоит рассчитывать на чужую помощь. Лестница была в нескольких шагах. Бросив взгляд наверх, итальянка замахнулась одной туфлей в Дезмонда, а следом и другой, после чего резко побежала в сторону роскошных мраморных ступеней. У самого низа, где начинались кованые перила, массивный постамент венчала ваза с росписью на античную тематику. Недолго думала, Франческа схватила вазу и запустила ею в Забини, надеясь, что это поможет ей выиграть несколько секунд форы, чтобы успеть добежать до собственной спальни.

and every time I look inside your eyes
you make me wanna die
⊹──⊱✠⊰──⊹

Подол платья мешает, и ей стоит огромных усилий, взбираясь по лестнице, не запутаться в скользких слоях шелка. Она резко останавливается на верхних ступенях и оборачивается, сжимая тонкими пальцами перила и задыхаясь от негодования: он не имеет ни малейшего понятия о том, что такое Амстердам, чтобы оскорблять место, где Франческа нашла свой дом. В отличие от холодного и безразличного Лондона, Амстердам дышал самой жизнью. Но откуда Дезмонду было знать, что такое жизнь, а уж тем более каково это - дышать ею. Задыхаться. До давящей боли в легких, которым внезапно становится тесно в грудной клетке, и та из защиты превращается в золотую клетку. Но Дезмонд привык жить так. Золотая клетка - его зона комфорта.  Жизнь за ее пределами не только неизведанна, но и заранее дискредитирована. С самого рождения в нем, и подобных ему, культивировали страх перед миром извне, миром, где живут простые люди, полукровки, маглорожденные, гоблины и эльфы, все те, кому не довелось родиться под счастливой (да и счастливой ли?) звездой, светившей над чистокровным сообществом. Страх перед неизвестностью, страх перед чем-то чужим и непохожим на своё, до боли знакомое. А страх, как известно, порождает ненависть. Впору бы проникнуться жалостью, но если что Франческа и переняла у высшего общества, то это ее полное отсутствие.
Она спиной чувствовала раскаленный гнев Забини и знала, что он вот-вот на нее обрушится. И все же момент, когда Дезмонд схватил ее, застал итальянку врасплох. Она зажмурилась - то ли от резкой боли в локте от удара о пол, то ли в надежде, что, когда она откроет глаза, все окажется страшным, совершенно абсурдным и нелепым сном. Но сон не проходил. Видение не было блажью. Не скрывая собственного триумфа, на не смотрел Дезмонд. Она чувствовала его кожей - его пальцы, взгляд и улыбку, от которой становилось не по себе. Ферраро дернулась в попытке вырваться, резко подавшись вперед, но безуспешно. Лишь обожглась о чужое дыхание и смех. Физическое преимущество было явно не на ее стороне. В Забини повадки джентльмена на сегодняшний вечер явно приказали долго жить. Лимит исчерпан. Вместе с терпением. Домоклов меч пошатнулся и стремительно падал прямо на голову Франчески. И она была единственной, кто сделал финальный аккорд, нарушив земное равновесие. Богини Эринии воспевали гнев Дезмонда.
Издав гортанный, злой, почти дикий рык, девушка в очередной раз дернулась вперед, скалясь в тупом отчаянии.
- А если я закричу? Сюда сбежится вся честная компания, все это достопочтенные люди, которых пригласил твой отец. Как думаешь, что он скажет, увидев происходящее? Что его сын животное?
Бросив попытки вырваться - те насмешливо отзывались ноющей болью, словно предплечья были закованы в железо, а не в человеческую плоть, Ферраро уставилась на волшебника, вероятно, в последней надежде пытаясь пожечь того взглядом, пускай и тот раз за разом безуспешно разбивался о заледеневшие горные озера, померзшие до самого дна. Она знала Дезмонда всю свою жизнь и была уверена, что тот никогда не причинит ей вред. Тот факт, что Чесс была крестной дочерью Блейза, всегда давал ей своего рода карт-бланш, и порой девушка не гнушалась им пользоваться. Но именно потому что Чесс знала Дезмонда, она понимала, что его намерения более чем серьезны. Что Забини вовсе не блефует.   Для него было принципиально важно доказать собственную правоту - не ради правоты, а ради того, чтобы утвердить собственный авторитет, наказать, напомнить Франческе о том месте, которое ей отведено. И в ее случае сила была единственно верным для него способом это сделать. Пусть она и была способом крайним, тем самым, к которому людей толкает отчаяние. Отчаянием в этот вечер, казалось, был пропитан весь дом.
А вот Франческе только и оставалось, что блефовать, потому что она знала, что никогда не позовет на помощь. Не тех, кто собрался там, внизу. Но уповала на страх Дезмонда перед неодобрением отца. Готов ли он был потерять собственный авторитет, чтобы установить свой собственный? К тому же, Ферраро надеялась, что он достаточно умен, чтобы понимать: с ней это не сработает. Дезмонд мог отважиться на самые крайние меры, мог прибегнуть к насилию и унижению, но в ответ получит все что угодно, но только не покорность и послушание.
Страх бежал по позвоночнику, сковывая каждую мышцу. Стук сердца в ушах заглушал остатки и без того дефицитного здравого смысла. Она не может сдаться. Не сейчас. Не сегодня. Не чертовому Дезмонду Забини.
- Клянусь тебе, - прошелестела девушка, приподнимаясь и оказываясь с волшебником нос к носу, чувствуя чужое дыхание, видя каждую черточку на лице, каждый нюанс цветового спектра в радужке, - Только посмей - и советую перед сном запирать в спальню дверь. Потому что вырванное сердце покажется тебе райским наслаждением перед тем, что я с тобой сделаю.
Она действительно была загнана в угол. И сейчас могла либо сдаться, либо атаковать. Хотя на этот раз атака и была обречена. Больше не было путей к отступлению, уловки потеряли смысл, а Франческа была на грани того, чтобы потерять и всякую надежду. Как страх порождает ненависть, так и отчаяние порождает безумие. Ибо оно его последний оплот. Единственно оставшееся спасение. Оказавшись на краю пропасти перед лицом дикого зверя у тебя есть два выбора: остаться в уме и быть съеденным, или сделать шаг назад. И надеяться на чудо.
Франческа шагнула.
Замерев на мгновение, девушка поддалась случайному порыву и уклонившись в сторону, из последних сил сжала зубы на тонком ситце, натянутом на чужое плечо. Страх, ощущение опасности имеет свойство мобилизовать организм, посылая тому последнюю помощь для устранения угрозы. Адреналин заполнят каждую клетку. Чесс слышала, что какой-то умник назвал это ситуацией "бей или беги". Бежать было некуда.
Дорогая ткань поддалась, а металлический вкус заполнил рецепторы, где-то глубоко на подсознании порождая осознание и ужас от содеянного. Мышечное оцепенение сменилось нервной дрожью. Почувствовав, как хватка на предплечьях ослабла, Ферраро воспользовалась моментом, чтобы освободиться, рефлекторно ударяя носком волшебника чуть ниже колена и чувствую резкую, почти ослепляющую боль в пальцах.
Вскрикнув, итальянка отползла в сторону, чтобы подняться на ноги. Она, было, хотела пнуть Забини еще раз, но неожиданно вспомнила о том, что леди так себя не ведут. А она была какой-никакой леди. Пусть и босоногой и с неминуемо распухающем пальцем. Решив, что в дилемме "бей или беги" самое время для второго, волшебница подобрала подол платья и в два шага оказалась в собственной спальне, повернув за спиной защелку.
Палочка.
Девушка огляделась в поиске артефакта, но, к собственному ужасу, не увидела ее на тумбочке рядом с пустой бутылкой, где некогда был огневиски.  Нога нещадно ныла, а тело сотрясала дрожь. Франческа приняла за поиски волшебной палочки, зная, что только что подписала себе смертный приговор.

Отредактировано Francesca Ferraro (2019-01-21 01:16:40)

Она все еще чувствовала на губах вкус чужой крови. Тяжелый, разъедающий. Как сломанная печать, как яркое напоминание о том, какие границы она переступила, о том, как далеко зашла. Они оба зашли. Все было похоже на страшный сон. О таком Франческа не могла бы и вообразить, но он пришел к ней сам, ворвался в ее жизнь, став самой жизнью, показав ей, что единственный способ выжить - стать его частью. Она ощупывала покрывало, мраморную поверхность комода, аккуратно сложенные некогда и теперь перевернутые вверх дном в чемодане вещи. Кровь отчаянно пульсировала в висках, мешая действовать четко и рационально, выработать тактику. Но Ферраро никогда не умела этого делать. Кто сказал, что перед лицом опасности эта способность неожиданно в ней проснется?
Итальянка чувствовала себя напуганной, сбитой с толку, с обостренными до предела нервами и одновременно бесконечно уставшей - морально и физически. Ей казалось, что стоит остановиться - и она упадет без сил. Все не должно было произойти так. Детская забава не должна была превратиться в кровавый кошмар. За один лишь вечер она  спустилась в Ад и собственными руками отвязала Цербера, будто решив, что с ним можно поиграть как с ручным псом. Наивно и глупо. По-гриффиндорски смело. И от этого не менее глупо.
Услыхав громкий стук в дверь, она вздрогнула и остановилась. Замерла. Сердце пропустило удар и понеслось с новой силой. Будто в нем открылось второе дыхание. У Франчески, казалось, закончилось уже десятое. Висящее на стене зеркало заставило отвести взгляд от дрожащей входной двери и взглянуть на бледное отражение - чужое, незнакомое. На побелевшем лице красные следы. То ли помады, то ли крови Дезмонда. Хотелось взвыть от ужаса и злости. Или рассмеяться - от абсурдности происходящего. Все как в самых плохих американских триллерах, которые они смотрели с Габи, когда она гостила у дяди в Штатах. По сюжету надежды не было. По сюжету герои так же, как и Франческа, в это до конца отказывались верить.
Девушка схватила первую попавшуюся в чемодане футболку и принялась остервенело оттирать красное с губ. Кожа полыхала, но возвращала к реальности. Боль - лучшее ее доказательство. Взгляд вновь упал на пустую бутылку. Будь она полной, Ферраро влила бы ее себе в глотку, не раздумывая. Пока не смыла металлический вкус, будто бы это сделало ее чистой. Заставь бы кто ее съесть кусок бифштекса, и это бы не родило в ней такое дикое желание разодрать собственную глотку.
- Проваливай к дементорам, Забини! - крикнула в ответ итальянка, бросая футболку и возвращаясь на поиски палочки. Что он ей сделает? Да если и сделает, она превратит его жизнь в ад. Франческа - паршивая овца в этом стаде, но она родом из него. И она предпочтет наложить на себя руки, нежели позволит кому-то задеть ее гордость.
Нащупав босыми ногами что-то на ковре, Ферраро остановилась и замерла. Позади, недалеко от комода, на полу лежала волшебная палочка, очевидно, упавшая, когда девушка в темноте пыталась найти ту в хаотичном параде пустых стаканов и бутылки. Боль в пальцах стала утихать, и только тогда девушка почувствовала новую - та расцветала пылающим пурпуром на обеих руках. Еще одни напоминания о ее опрометчивости. Его ярости. Ее позора. Его позора. Она убьет его. Мерлин и Святой Франциск. Она, мать его, сживет со свету этого самодовольного кретина. Она заставит его корчиться в агонии.
- И что ты собираешься сделать, Дезмонд? - Она сжала покрепче рукоять палочки, ходя по комнате - как тигр в клетке, и заведомо зная, что едва ли сможет ею воспользоваться. Хотя, по правде, несколько минут назад она не ведала и о том, что может укусить человека до крови. - Изнасилуешь? И что? Докажешь мне таким образом, что не гей? Насилие надо женщинами заставляет тебя чувствовать кем? Альфа-самцом? - В ее голосе сквозила неприкрытая ирония. Не было больше страха. Было неверие. Неверие, что подобное безумие и вправду происходит. Но самое ужасное было и вправду то, что теперь итальянка не могла предугадать последующих шагов - ни Дезмонда, ни своих собственных. Она устала убегать. И единственно верным решением было бы сейчас все закончить. Не позволить наделать ошибок - им обоим. Резко остановившись, Ферраро достала из чемодана джинсы и толстовку. Она устала бежать, но побег все еще был единственным выходом.
Выбравшись из плена испачканного вином шелка, девушка наспех стала переодеваться, продолжая говорить - словно все, что могло сдержать Дезмонда от выбитой двери, это ее гневная тирада. Будто он был способен еще к конструктивному диалогу.
- А что потом? Думаешь, я с радостью побегу с тобой под венец? У тебя совсем шифер потёк? - Ярость плотной пеленой заполнила каждую клетку ее существа, и последнюю фразу Франческа буквально выкрикнула, подойдя вплотную к двери и стукнув кулаком о светлое дерево. Легкие сжало от недостатка кислорода, будто она только что пробежала марафон. Кисть неприятно заныла. Франческа выругалась. Слишком много физической боли. Слишком много для первого раза. Дезмонд был прав. И Франческа ею задыхалась. Физической, душевной. Они сплелись между собой так тесно, что стало не видно грани.
- Думаешь, сможешь после такого смотреть в глаза мне, моему отцу или всей моей семье? - Она бросалась на дверь, словно на ее месте был Дезмонд. Словно если бы там был он, она бросилась на него - бросилась бы со всей яростью, обидой, со всем разочарованием. Ферраро никогда не была о Забини лучшего мнения. Но никогда не думала, что он способен на столь неоправданную жестокость. И это почему-то оказалось куда большим испытанием, нежели все остальное. Она пыталась стучаться в закрытую дверь, обнесенную неприступной броней. Франческа не знала эту версию Дезмонда. Она чувствовала, что заходит в незнакомую для себя воду, полную множества ям. И умение плавать ей тут не поможет.
Ярость, казалась, была единственной вещью, не позволявшей ей опустить руки. Как металлический стержень, протянутый сквозь позвоночник. Убери ее - и она упадет, как тряпичная кукла. Франческа остановилась посреди комнаты, в отчаянии спрятав лицо в ладони, чувствуя кожей грубое дерево палочки - ее последняя соломинка.

no light, no light in your bright blue eyes
i never knew daylight could be so violent
⊹──⊱✠⊰──⊹

Тишина - дар блаженным сердцем, дар, который нужно заслужить. Франческа, увы, не была среди тех, кто заслужил, кто прошел ради этого двенадцать испытаний, сотворил семь чудес света, кто вел жизнь честную и благостную, чтобы в конце пути обрести покой. Будь вокруг тихо, она могла бы зажмуриться и представить себе, словно все это - дурной сон. Кошмар, от которого можно проснуться. Но голос Дезмонда по ту сторону двери говорил об обратном. Она не хотела ничего слышать, не желала ничего знать: ни того, что он думал, ни того, что делал. Она была готова продать душу ради того, чтобы всего происходящего не было. Чтобы кто-нибудь появился в эту самую секунду и забрал ее из этого безумия.
Сил спорить больше не было. Доказывать не было желания. Она чувствовала себя так, словно все это время жила в мире иллюзий. Те, как водится, бились оглушающе громко и вдребезги. Хотелось заткнуть уши, но руки словно парализовало. Будто если она пошевелится, то тоже рассыпется мелкими осколками.
Она слышит грохот удара, но, к собственному удивлению, даже не вздрагивает. Словно этот удар ждала. Ждала с самой первой секунды появления в этой комнате, с того самого момента, когда за спиной повернула ручку замка. Знала, что он последует, но так и не решила, что в этом случае делать. Франческа действительно устала. Катастрофически, невероятно устала. Она отнимает от лица руки, чтобы увидеть Дезмонда. И встретить что бы он там ни задумал, глядя этому в глаза. Но после не следует ничего. Ни новой вспышки гнева, ни обещанной кары, ничего общего не имеющей с небесной. Вместо того, чтобы взглянуть в лицо опасности, Ферраро смотрит в глаза волшебника. И вместо ярости, жажды мести видит там что-то другое. Что-то, похожее на такую же, хорошо ей знакомую усталость. И опускает палочку.
Шах и мат. Не другу другу, но самим себе.
Гнев закипает в груди по новой с каждой секундой, что итальянка смотрит на юношу. Она знает, что он не чувствует триумфа. Не чувствует себя победителем. Но еще Ферраро знает, что Дезмонд никогда не признает себя проигравшим. Не признает собственную неправоту, не наступит на горло гордости, которая давно стала для Забини второй кожей. Она не услышит "прости", не услышит "мне жаль", не услышит "это было ошибкой". Не услышит миллион фраз, которые в подобной ситуации сказал бы любой другой человек, не вознесший себя на Олимп собственного тщеславия и правоты. С чего вдруг она вообще ждала человеческого отношения к себе от Дезмонда? Потому что он год за годом продолжает упорно встречать ее на перроне? Или потому что они в детстве играли в одной песочнице? Или, может, потому что всю свою сознательную жизнь она нехотя ощущала на себе отголоски его заботы, для него самого такой нежеланной и навязанной? Или же Франческа думала, что раз он однажды спас ей жизнь, забрав чужую, то никогда не причинит ей вреда? Наивная девчонка. Глупая и доверчивая.
Глупая обида разъедала душу изнутри, и горло сводило судорогой непрошеных слез. Но прошло почти двадцать лет с тех пор, как младшую Ферраро кто-то видел плачущей. И она не собиралась этой традиции изменять.
Жизнь Франчески - это вечное лето. И она совершенно не понимала, когда так опрометчиво впустила в нее зимнюю стужу, а теперь наблюдала повсеместное увядание, чувствовала его внутри и хотела взвыть от нежелания с этим мириться. Увы, вид на жительство девушка выдавать была не готова. Если ей придется остаться изгоем до конца своей жизни, пережить отречение собственной семьи - пусть так. Даже после лет тоски и боли от потери близких она сможет жить дальше. Но увянет в ту самую секунду, когда откажется от того, чтобы быть собой. Франческа скорее добровольно залезет в пасть к мантикоре, нежели согласится на этот брак.
Она перевела взгляд на плечо, где багрянец жадно пожирал белое полотно - миллиметр за миллиметром. Франческа больше не чувствовала ни страха, ни сожаления. Жребий брошен, точка невозврата пройдена. И она пойдет дальше. Подальше от этого дома, этих людей, подальше от человека, которого она совсем не знает, который не знает ее. И друг друг они никогда не узнают. Он - потому что не захочет. Она - потому что он не позволит. За запечатанной дверью демоны и монстры. Одного из них ей довелось увидеть сегодня. Этот план был провальным с самого начала, и ее участие в нем закончилось куда быстрее, чем даже Ферраро сама могла представить.
Она могла бы сказать Дезмонду столько всего, но еще больше уже было сказано, и говорить не хотелось. Не хотелось и оставаться в этом доме. Потому что Франческа отлично понимала: после всего случившегося она не сможет больше находиться с Дезмондом под одной крышей. Не сможет говорить с ним, даже смотреть на него, чтобы не вспоминать о каждом слове, слетевшем с его губ, о каждом жесте, который он себе позволил. Как, впрочем, и обо всем, что позволила и она себе. Все произошедшее было покрыто пятнами стыда. И чем скорее прошлое останется в прошлом, тем лучше для них обоих.
- Завтра я объясню Блейзу, что мне нужно уехать, - ровно произнесла волшебница, подбирая с пола ботинки и натягивая их на ноги, - Все, что... случилось, умерло тут же. - Она взяла из шкафа парку и накинула ее поверх толстовки, а после подошла к двери, ведущей на террасу. Летом перед закатом там бывал отличный свет, и рисовать можно было до самой темноты. Перед тем, как произнести заклинание и спрыгнуть, девушка обернулась. Синие глаза задержались на Дезмонде.
- Сделай милость. Никогда больше не попадайся мне на глаза.
Спрыгнув прямо в толстые слои нападавшего за ночь снега, Ферраро накинула капюшон и запахнула куртку. Направляясь к выходу с территории палаццо, откуда можно было бы трансгрессировать, девушка, не оборачиваясь, вскинула вверх руку. Четыре пальцы были сжаты в кулак, тогда как один - средний - говорил за свою обладательницу красноречивее любых слов.