День не задался с самого утра. Началось всё с совы, чуть не приземлившейся прямиком в его чашку с кофе. И если бы только это была главная проблема злополучной птицы. Так нет же, она принесла записку, в которой Сюзи предупредила, что не может выйти на работу, потому как её малолетний сынишка решил позавтракать яйцами докси. Джордж, конечно, прекрасно помнил, каково это – когда в доме появляется юный исследователь. Да что там, кое-кто и до сих пор регулярно подкидывал сюрпризы, хоть и обычно причиняющие меньше вреда здоровью, разве что душевному. Так что Уизли мог конечно посочувствовать девушке, но это, впрочем, не отменяло того факта, что ему необходимо было спешно найти ей замену на сегодняшнюю смену. Утром в субботу – лучше и придумать нельзя. И ведь именно этим утром он сам встать за стойку не мог никак. Не потому, что начальство отдыхать изволит, время работы и отдыха у него давным-давно практически невозможно разделить, и в этом нет ничего странного, учитывая, что Уизли не просто живёт работой, но и в буквальном смысле обитает на ней. Но сегодня была назначена встреча с поставщиком, переносить которую было уже решительно некогда, да и некуда.
Пока достучался до каминной сети к Мари, пока сторговался на разумных сверхурочных, пока чинил опять кем-то выведенный из строя автомат с орешками на входе… На встречу Джордж, разумеется, опоздал. К тому же этот пройдоха-поставщик ещё вздумал попытаться втюхать ему патоку ипоипаточника третьей свежести, ещё дождался бы, пока она совсем в камень превратится, умник.
В магазин он даже заглядывать не стал – одна только мысль о царящей там выходной суете и о непонятно чего желающих клиентах отдавалась в висках головной болью – верный признак, что дело совсем плохо.
Дома Джордж сообщил Анджелине о своём возвращении и тут же направился в кабинет. Из-за дверей в комнаты Фреда и Роксаны не раздавалось ни звука, значит, умчавшиеся куда-то даже раньше него дети ещё не вернулись – обычное дело жарким летним днём, как сегодня. Плотно прикрыв дверь кабинета, Джордж прислонился к ней и устало потёр пальцами переносицу. Бросил задумчивый взгляд на стеклянную дверцу шкафа, за которой отблёскивал янтарём графин с огневиски, но отмёл эту мысль: ещё слишком рано, да и зарождающуюся головную боль алкоголь только усилит. Вместо этого мужчина обратился к более верному средству – работе. Многим могло бы показаться странным странным, что он пытается лечить подобное подобным, однако речь шла всё-таки о разных категориях. Джордж в первую очередь – выдумщик, генератор идей. Конечно, чтобы воплощать эти идеи в жизнь и нести в мир, нужно было, и драть горло в спорах с недобросовестными поставщиками, и решать кучу мелких организационных дел. Но это всё – рутина, плавать в которой он, конечно, научился вполне неплохо, но от которой порою всё-таки уставал. Вот тогда-то на помощь и приходило то, что всегда помогало держаться на плаву и заряжало энергией для общения с окружающим миром – придумывание чего-то нового. Не всегда, конечно, идеи послушно являлись по щелчку пальцев, порою, вот как сейчас, приходилось долго перебирать собственные заметки, отыскивая в для случайного читателя абсолютно непонятной смеси рисунков, схем и обрывков фраз, крупицы здравого смысла и намётки для будущих изделий. Вот и в этот момент Джордж зацепился за что-то взглядом, начал торопливо дополнять собственные комментарии на уже испещрённом размашистым небрежным почерком пергаменте, задумчиво нахмурился и оглядел заваленный бумагами, книгами и ещё не пойми чем стол, ещё больше сдвинул брови к переносице. Да где же, всегда ведь под рукой… Вспомнил, что вроде бы вчера вечером задремал с нужной книжкой в гостиной и кажется так и не забрал её оттуда. Джордж поморщился: выбираться из своей «берлоги» не хотелось, миру ведь обязательно что-нибудь тут же окажется что-нибудь от него нужно. Но делать нечего.
На столике возле дивана книги тоже не оказалось. Окинув задумчивым взглядом комнату, Джордж решил пойти по пути наименьшего, как ему казалось, сопротивления:
- Эндж? – окликнул он находившуюся в соседней комнате жену, - ты не видела мой справочник по Чарам?

Джордж продолжал обшаривать гостиную взглядом, однако он был из тех людей, кто совершенно не в состоянии найти нужную вещь в прибранной комнате. С детства так было. Матушка, конечно, с достойным иного применениям упорством пинала их всех разгребать завалы в спальнях, но шутка ли, уследить за шестью пацанами да многое перенимавшей от братьев девчонкой. И это если не брать во внимание вечно норовившего притащить с работы какой-нибудь хлам отца. Впрочем, усмирение чердачного упыря и выдворение садовых гномов были делами поважнее, так что, как правило, матушка, в конце концов, успокаивалась тем, что докси нигде не завелись, а близнецы не спалили свою комнату, и ладно.
В Хогвартской спальне домовики каким-то образом, не иначе как при помощи особой эльфийской магии, различали, кому что принадлежит и периодически водворяли вещи Фреда и Джорджа с другого конца комнаты куда-то поближе к их кроватям. В результате соседям по спальне приходилось указывать близнецам на аккуратно лежащее прямо под их веснушчатыми носами эссе по зельеварению или дневник снотворений к ближайшему уроку прорицаний.
Вот и теперь в кабинете у Джорджа царил, по его мнению, комфортный творческий беспорядок. Или полнейший хаос, если спросить Анджелину. Но хозяин комнаты прекрасно ориентировался в лабиринте коробок, ворохе бумаг, лоскутах пробников упаковок и прочих с виду абсолютно бессистемно наваленных вещах, отыскивая нужное ему не по каким-то малозначительным признакам вроде цвета, размера или формы, а по тому, где и для чего он мог это использовать. Разве что, как в том анекдоте, важные заметки в пыли на столе Уизли не записывал. Ратующая за порядок жена пыталась поначалу взывать к каким-то явно отсутствовавшим у мужа чувствам. Но дело кончилось тем, что Джордж отвоевал право дезорганизовывать кабинет, как ему вздумается, а Анджелина сосредоточилась на остальных частях квартиры и попытках привить аккуратность детям. Вот только, похоже, сегодня ей вдруг вздумалось вспомнить о старом начинании. Лучшего времени и не придумаешь, конечно. Мало того, что весь день какой-то дурной, так Джордж ещё и терпеть не мог отвлекаться посреди работы – а это уже пришлось сделать. И неизвестно, когда теперь снова удастся к ней вернуться. Мелькнувшая мысль к тому времени раз пять успеет забыться или как минимум перестанет казаться такой уж гениальной.
Уизли поморщился от нарочито стукнувших о полку блокнотов. То, что это были совершенно не нужные ему сейчас записки, он мог понять, даже не заглядывая в них.
- Это не то, - не глядя на жену и не замечая, что выглядит та ещё поболе замотавшейся, чем он сам, недовольно пробормотал Джордж, продолжая рыскать взглядом по полкам, - мне нужна толстая зелёная книга Гуссокл, - нетерпеливо пояснил он, -  какой ещё может быть справочник, - это была его настольная книга, к которой Уизли обращался регулярно при работе, уточняя чары и заклинания, или даже, вот как давеча, просто листая вечером для расслабления или поиска идей. И Анджелине вообще-то должно было быть прекрасно известно, о чём шла речь, но помощи от неё явно не предвиделось.
- Мерлин, неужели так сложно просто сказать, что не видела? – раздосадованный затянувшимися поисками и язвительным тоном жены, раздражённо бросил Уизли, - Без нотаций никуда, да? Я тебе не Фред, чтобы воспитывать, - да и на того подобные подначки уже давно не действовали, если вообще когда-нибудь имели хоть какой-то эффект.

Лора Бочарова – Рок-н-ролл семейного скандала
Бывало, родители ругались из-за какого-нибудь пустяка. Как правило, когда матушка заматывалась настолько, что даже повод искать сил не было. Джинни в такие моменты очень волновалась, Ронни недоумевал, а умница-Перси стремился влезть со своим только усугублявшим дело рационализмом . Самое главное тогда было вовремя увести его в сторону и отвлечь. Близнецы же с привычной легкомысленностью смеялись над тем, какого здоровенного слона раздула матушка (а порой, хотя гораздо реже, и отец тоже) из очередной мошки. И заверяли друг друга, что, если уж случится в жизни несчастье, и им доведётся жениться – уж в их-то семьях такого точно не будет.
Хочешь рассмешить Мерлина, расскажи ему о своих планах, ага.
Да уж, родительским пустяковым поводам и коротким ссорам до их с Анджелиной – как до Луны на Чистомёте. Артур и Молли, вспылив друг на друга, очень быстро отходили, и вот уже вся семья дружно собиралась за столом. Матушка, как ни в чём не бывало, делила поровну мясной пирог, и никто даже не заикался о разыгравшейся давеча буре.
Бло ли дело в разнице поколений, темпераментов, отношений, однако они с Эндж как будто лишь брали небольшую передышку после грозы, только чтобы продолжить вновь, со свежими силами, не особо задумываясь над предлогом – сойдёт, что угодно. А ведь когда-то всё было иначе. Наверное. Должно быть. Сложно вспомнить, правда, когда. Очень сложно.
Но подобные мысли обычно посещали Джорджа постфактум, сейчас же он привычно и послушно ступил на знакомую колею скандала и вряд ли бы уже смог остановиться. Как и всегда.
- Спасибо за заботу, конечно, но, где они, я и без тебя знаю, - раздражённо закатив глаза (жест, за который они регулярно отчитывали Фреда, и при этом такой характерный для обоих), процедил Джордж, - За своими вещами я, как раз, слежу, и помню, что справочник оставил здесь, - махнул неопределённо в сторону дивана, без запинки ответив на чужую злость собственной – слишком уж часто повторяли они подобные сцены, чтобы сомневаться, - но, похоже, кто-то, - Джордж едко подчеркнул последнее слово, - его переложил. Занималась бы вот лучше своей драккловой работой, а не лезла в мою.
Он наверняка пожалеет потом о брошенных в пылу злости словах. Пожалеет и в очередной раз пообещает себе думать прежде, чем говорить. Но остановиться сейчас Джордж уже казалось попросту не мог.
Ну, разве что вот произнесённое в сердцах имя заставило замереть. И вроде бы рациональная его часть – да, всё ещё существовавшая, хоть и забившаяся куда-то глубоко – понимала, о ком речь. Помнила, что сам же первый упомянул сына. Сына, идиот ты этакий, не брата. Но часть, полная всякой дряни: вины, горечи, озлобленности и вечного ожидания подвоха, подобной фразы, сравнения, сейчас не оставляла здравомыслию ни единого шанса.
- Да неужели? Ну, ты уж прости, что не тот экземпляр достался, - в голосе, конечно, вместо сожаления разлилась желчь, а злосчастный справочник, которому, похоже, выпало стать той самой костяшкой домино, которая запускает падение всех остальных, уже был позабыт.

В комнате зловеще звенела повисшая вдруг тишина. Им бы остановиться сейчас хоть на минуту. Прислушаться друг к другу, посмотреть на происходящее со стороны. На то, как они, два взрослых, предположительно разумных, вроде бы близких, человека раздули невероятный скандал, по сути, из ничего. И вместо того, чтобы опомниться, признать собственное идиотство и помочь друг другу залечить неосторожно нанесённые в пылу раны, они продолжали, пользуясь этой своей предполагаемой близостью с единственной целью – ударить ещё, побольнее, как умеют и могут только те, кто рядом. 
Тихий голос, в котором отчётливо слышалась дрожь, действовал сильнее, чем ор – оба регулярно этим эффектом пользовались, со своими повседневно командными голосами.  И сильнее бил по оголённым нервам. Поток горьких слов лился, не прекращаясь, не давая ему и шанса вклиниться, зато оседая внутри, добавляя к едкому, который год вытравливающему душу осадку.
Да как она смела, как могла говорить так, будто ему и невдомёк, что она тоже кого-то потеряла. Что оба они потеряли одного человека. Как может произносить это так, будто бы можно измерить, поставить на шкалу боль утраты близкого. Вот столько процентов за возлюбленного, столько – за брата. Звучит отвратительно, но и поток горечи, рвавшейся из Анджелины, звучал не лучше. Ставя его боль утраты в упрёк, она заставляла мысленно не соглашаться, спорить, ранжировать то, что не поддаётся сортировке. Она ведь действительно ничего не знала, не понимала ни драккла, как и все они, с сочувственными взглядами, дружескими похлопываниями по плечу и разговорами из разряда «а ведь я тоже его знал». Знал, любил, потерял – да, конечно, но никому из них и близко не понять, что значит пережить смерть близнеца. Потерять друга, брата, любовника – безусловно, ужасно – он не бесчувственная скотина, что бы там ни думала по этому поводу его собственная жена  - чтобы это отрицать. Но лишиться того, кто был с тобой ещё до вашего одного на двоих рождения – ни с чем не сравнимо. Это куда хуже, чем лишиться части себя – уж Джорджу-то это было известно. Из мира исчезает тот, кто знал тебя лучше, чем ты сам, кто понимал с полуслова, полумысли. Когда он был рядом, можно было смириться, что весь мир вокруг устроен по-другому, что миру нужно много слов и объяснений, которые всё равно далеко не всегда приводят к нужному результату. Без него же мир наваливался со всей тяжестью и с теми же упрёками, которые мог бы предъявить ты сам – в чёрствости, равнодушии и не понимании.
В голосе Анджелины, только что звеневшем яростью, теперь отчётливо слышались слёзы. Плакала она редко, и каждый раз это вызывало в Джордже угнетающее чувство собственной беспомощности, которое он ненавидел. И сейчас единственно возможной реакцией было ещё больше ощетиниться, уходя в броню из собственных злости и яда. И поток оскорблений из уст Анджелины только усугублял положение. Каждое слово гулко отзывалось внутри, заставляя кулаки сжиматься, а голос срываться чуть ли не на рык.
- Не. Смей. Так. Говорить. О. Нём, - каждое слово с трудом пробивалось сквозь зубы и клокочущую в его горле ярость. Джордж был рад, что расстояние между ними сейчас равнялось половине комнаты, кофейному столику и дивану. Потому что впервые ему казалось, что он может не сдержаться и сделать то, о чём пожалеет и за что никогда не простит – в первую очередь сам себя, - На меня сколько хочешь срывайся, а Фреда не трогай.
Джордж замолчал на мгновение, пытаясь перевести дыхание, унять ярость и отогнать всё ещё звучащее в ушах «в которого я была влюблена».
- Ох, ну конечно, я – бесчувственный эгоист, для ревности оснований не имею, и горевать не могу – я ж не один такой. А страдалица у нас ты, нежная и заботливая, любовью обделённая. Истеричка долбанная, - выплюнул Джордж с горечью. 
Продолжать этот разговор, кидаясь друг в друга всё новыми оскорблениями, не хотелось. Хотелось лишь одного – спрятаться в безопасном сраче собственного кабинета с графином – время для которого уже не казалось таким уж ранним – и исчезнуть из этого мира, не возвращаясь в него как можно дольше. Или хотя бы до вечера. Но трусливому побегу мешало препятствие в виде всё так же стоявшей в дверях Анджелины.
- Я понял, я скотина, а теперь дай пройти, - расстояние между всё же пришлось сократить, - Или ещё что сказать есть? – резко проговорил Джордж, моля Мерлина и Моргану о спокойствии и о том, чтобы сказать было нечего.

Мерлин, Моргана и прочие фантастические твари, коих принято поминать в подобные моменты, почему, ну почему она не могла просто промолчать и дать ему пройти? Ответ, впрочем, ему был прекрасно известен. Сделать шаг в сторону, отступить? Ну нет, как же, разве возможно подобное для вечно идущей только вперёд, если нужно, то напролом, Анжелины Джонсон? А ведь когда-то именно это ему в ней и нравилось, жёсткость, настойчивость, несгибаемость, вечное стремление идти по прямой до конца и умение приструнить даже таких грандиозных раздолбаев, коими были они с Фредом. Это отлично работало, когда их было трое (а на самом деле и того больше, компания у них была шумная и разношёрстная), но совершенно потеряло эффективность, когда их осталось двое.
В замкнутом пространстве семьи, в наполненном болью и призраками прошлого доме двум упёртым баранам оказалось отчаянно тесно, и то, что некогда вызывало искреннее восхищение как-то незаметно стало раздражать до невозможного. Видел бы их сейчас Фред – лоб бы себе об собственную ладонь разбил. Впрочем, если бы Фред мог их сейчас видеть, то и не было бы ничего этого. А что было бы – так драккл знает. И это явно не то, о чём хотелось бы думать в этот момент Джорджу. Всё, чего он по-прежнему желал, так это убраться отсюда подальше. И желание это по-прежнему оставалось неисполнимым, потому как оставить за собой последнее слово тоже давным-давно стало их излюбленной игрой. А если ещё и удастся при этом нанести удар больнее, чем до этого сумел противник – партнёр? – так и вовсе замечательно.
Отчего-то захотелось откашляться и вымыть руки. Выдрать, выплеснуть из себя яд взаимных упрёков, смыть разъедающую похлеще кислотных леденцов грязь горьких слов. Что с ними стало, как докатились они до подобного? Разве этого они хотели, судорожно вцепившись друг в друга на развалинах прежнего мира, отчаянно пытаясь вместе выстроить что-то новое и хотя бы отчасти нормальное?
Наполненное новой дозой отравы анджелинино «Да ты же не хотел» будто бы вторило мыслям Джорджа и при этом было совершенно о другом. Хоть чему-то они научились – понимать друг друга по недоговорённым фразам, хоть и казалось очень часто, будто бы говорят они на разных языках. Жаль только, что это им никак не помогло. В попытках построить что-то, в поисках тепла и стремлении пережить одну на двоих потерю, они только погребли друг друга под слоем забивающих лёгкие, мешающих свободному дыханию пыли и сора и, как выяснилось, оказались способными лишь разрушать.
Права ли была Анджелина сейчас, говоря, что он ничего этого не хотел? Семьи, детей? Джордж не мог бы сказать с уверенностью. Да, конечно, когда-то он с громким бахвальством заявлял, что ни за что не женится. Но много ли парней лет в пятнадцать-шестнадцать мечтают о плюгавом старикашке, бурчащем про «в горе и радости, богатстве и бедности» да о пелёнках и ночном бодрствовании не из-за горячей девчонки, а потому что не спится сопливому орущему свёртку? Потом же мир стремглав понёсся в пропасть и просто не осталось времени на подобные размышления.
- Можно подумать, ты мечтала, - ответный камень не слишком увесистый, удар почти по касательной, но главное всё ещё оставить последнее слово за собой.
Ни глотать, ни цедить яд по капле больше не хотелось, поэтому Джордж сделал, наконец, давно необходимый шаг за порог комнаты, задев при этом чужое плечо своим. На одиноко катящуюся по щеке жены слезу он предпочёл не обратить внимания – сейчас она могла только вызвать очередной приступ злости, не позволявший пока разрастись застрявшему где-то глубоко, рядом со здравым смыслом, едкому чувству собственной неправоты.
Не сдержавшись, Джордж громко хлопнул дверью кабинета, этим куском дерева отделяя себя от внешнего мира и скандалов. Прислонился спиной к двери и устало потёр лицо. Постояв так пару минут, подошёл к шкафу с заветным графином, выпуская бурлящее внутри раздражение, хлопнул по створке, заставив задрожать вставленное в неё стекло, прислонился лбом к его приятной прохладе и вдруг будто бы заметил в отражении что-то на столе. Развернулся, резким взмахом руки сбросил на пол стопку пергаментов и обёрточной бумаги… И замер, уставившись на открывшуюся его взору толстую зелёную книжицу с выведенным на обложке изящной золотой вязью «Стандартная книга заклинаний. М.Гуссокл».
Сдавленно ругнувшись, Джордж всё-таки достал графин и щедро плеснул виски в стакан, наполняя его до краёв.