Пара льдистых глаз из-под полуприкрытых ресниц наблюдала не равнодушно, затаив в скованных веками льдах неясные трещины первобытных стихийных чувств. Кожа побледнела, как тускнеет пасмурный небосвод, обретая холодные ноты стальной печали, а на лице застыло, словно приколотая к стене булавкой бабочка, строгое выражение напускной профессиональности. На лице штиль, как всегда, как вчера и сегодня - в душе тревожная острая ухмылка нарастающей подозрительности.
Порт Бристоль. Забини не вернулся бы сюда из собственных желаний. И не только потому, что у Дезмонд нет желаний, а есть лишь цели и стремления, а потому что здесь однажды все его естество едва ли не нашло конец под грудой складских материалов, проткнутое арматурой. Он почти забыл. Вернее ему так казалось. Мерещилось, что он сможет избавиться от ночных кошмаров, отпечатавшихся на его сознании, как шрам на теле. Порой сновидения обретали неожиданные черты, но об этом аврор предпочитал и забывал на рассвете, когда первые лучи нового дня прокрадывались в серые стены его временного укрытия, ласковыми поцелуями прогоняя густой мрак ночи.
Часы складывались в дни и шрам на косых мышцах пресса не давал полностью забыться. Но этого и не нужно. Это было бы ошибкой. Каждый раз переодеваясь или принимая душ, он словно тревожил старую рану, ощущая приступы фантомной боли. Ненавязчивой и мучительной скорее морально. Он вспоминал страх перед смертью, считая прежде, что не страшиться ее. Но в те мгновения аврор думал о том, как чертовски мало сделал и какие грандиозные свершения способен преподнести обществу, если бы кровь не покидала его тело так быстро и дала шанс показать себя... И она позволила ухватиться за протянутую руку помощи. Странно, Стоун сначала подтолкнул его к бездне, заставив ощутить на побледневшем от ужаса лице могильный холод подступающей пустоты, а после отдернул, не позволяя окунуться в её темную цитадель с головой. Единственное, что в ночной призме склада порта Бристоль Дезмонд помнит совершенно ясно, так это свой патронус. Иногда он мучается в догадках, а не он ли его вызвал?.. Такой серебряный, искрящийся палитрой чистой надежды. Хищный лунь, сверкающий изогнутыми когтями и рассекающий со свистом воздух, оставляя в темном пространстве потухших глазниц склада белоснежное сияние. Забини заранее знал все ответы на вопросы, которые ещё не успели пошевельнуться в зародыше эмбриона. А после отрицал. Как и все хорошее, что он думал о Пташке. Словно думать о нем в положительном ключе - первородное табу.
Терновая палочка защитила от ветра, создавая вокруг Забини незримый купол, спасающий от непогоды. В этот раз не было дождя. Дезмонд не хотел сравнивать, но все же делал это. В прошлый раз он пришёл раньше, а сейчас нарочито замедлялся, вышагивая с львиной степенностью.
Проходя мимо склада, на котором висела табличка, оповещающая о его роковом номере беспокойными ударами сердца в груди, Забини замер, останавливаясь и долгим взглядом изучая ровные грани клетки, в которой его заперли сила проклятого додекаэдра и стихийная участливость Кайсана.
Авроры исправили нанесённый ущерб и теперь склад ничем не отличался от других коробок, выстроенных вереницу однотонных воспоминаний. Но для Забини он был особенным. В плохом смысле этого слова. Он бы стер его, оставляя зияющую пустоту. Но оставил, как оставил шрам. Здесь он болел особенно остро, словно и телу было тяжело вспоминать часы в Бристоле.

Порт дышал холодом, как всегда до костей пронизывая серой недоброжелательностью. Ему не нужны гости. Нежданные - тем более.
На этот раз склад номер двести три. Забини заранее ненавидел эту цифру, уже предвкушая роковую необратимость очередной тенденции. Ни одно задание со Стоуном не проходит идеально. Или Забини преувеличивал и все задания аврората несут определённый привкус последствий? Со временем Дезмонд научился принимать то, что их все же сделали напарниками, как назидание о том, что магглорожденные и чистокровные ничем не отличаются друг от друга, готовые и способные разделить работу одного порядка. Забини был не согласен, но у него было задание, в котором не было, к сожалению, сказано о том, что Стоун не должен стать твоим напарником.
Вот так и ирония. Мог ли Забини, впервые увидевший нелепую отвагу орленка представить, что все обернётся так? И зная это, поступал бы Дезмонд все эти годы иначе?
Взгляд Забини цеплялся за номера. Двести один, двести два, двести... Вот и он, а под тенью склада притаилась продрогшая Пташка. Дезмонд не знал сколько Кайсан его прождал, но чем ближе он подходил к аврору, тем сильнее нарастали децибелы тревоги, которые сколько не пытайся унять, они будут злорадно скалиться, лишь сильнее впиваясь в сознание.
Забини медленно поднимает взгляд к Каю, смотря исподлобья, когда тот вдруг пускает во влажный туман Бристоля пару мыслей, облачённых в плоть звука и серебряной дымки дыхания. Льдистый взгляд аврора ничего не выражает, оставаясь предельно равнодушным к констатации Стоуна.
Забини поёжился, но едва ли замечал холод на побледневших пальцах, его полностью занимало беспокойство змеиной спиралью взмывающее вверх, клубившееся в чреве густых туч.
На сердце тикала секундная стрелка часов и Дезмонд едва уловимо ощущал пульсацию живого механизма. Контроль над временем создавал ощущения контроля над всем. И это приносила покой в хрупкой мир дрожащей гармонии.
Забини молча смотрит на Стоуна, замечая отражение своего мандража. И пусть они не были лучшими друзьями, но это не мешало им знать друг друга с той поразительной точностью, с которой они знают. Бесполезно прятать чувства, но они все время пытались скрыть их под стеклянной маской, наивно полагая, что преломление света скроет истину.
- План - проверить теорию, - и отводит взгляд к мощным дверям склада, долго блуждая по их проржавевшем рельефу. Дезмонд не хотел зарываться глубже, но знал, что в итоге придётся. Всегда приходится, ведь в их тандеме не бывает иначе. Рискуй, разбивайся, бросайся на лезвия, истекая кровью и в немом сожалении думай о том, как много ещё не успел сделать. Этому пришлось научиться у Стоуна, годы общения которые оставили кровавое пятно на белоснежных покровах  безупречной репутации Забини.
- Далее по обстоятельствам.
Дезмонд вздохнул, медленно моргнув. Аврорат вновь кидает палку в гущу кромешного дерьма и кричит "апорт!". И у верных псовых нет выбора. Все эти команды вплетены в их существо и противиться волевым нотам и повелительному жесту руки не в их природе. Аврор достает терновую палочку, чтобы отварить замок, но отвлекается на слова Кая, шепотом срывающиеся из глубины души.
Забини осторожно поворачивает к нему лицо, с хмурыми интонациями осуждающе взглянув, словно обвиняя в том, что тот на мгновение забыл об их глупой игре, в которой они погрязли с головой ещё с школьных лет, где они существуют во лжи (своей и чужой), забыв о том, что правда существует, а не просто является антиподом обмана. Им не нужна эта искренность. Они привыкли укрываться шлейфом профессионального равнодушия, оставляя во взгляде плескаться пустое ничто. Так зачем начинать чувствовать сейчас? Дезмонд отворачивается, взмахом палочки приоткрывая дверь. Второе заклинание заглушает страдальческий скрип механизма.
Проигнорировав вопрос Стоуна, Забини первым заходит на склад, зажигая на палочке серебряную звезду люмоса, а после медленно опускает руку, замечая, что в конце длинного коридора теплиться желтоватых свет, напоминающий лампу горящего китового жира. Тишина рассосалась, когда Дезмонд оказался в вакууме помещения. Слышалось движение старых механизмов, царапающее слух и со временем, кажется, вызывающее мигрень.

Отредактировано Desmond Zabini (2018-07-10 01:27:57)

Для одного единственного человека в отражении зеркала или для мириад любопытных глаз переполненных трибун Дезмонд оставался тем, кто он есть. Или тем, кого придумали его родители, вручая первую в его жизни маску, подначивая, чтобы мальчик примерил. Как просто скалиться, обнажать гримасы, вероломно разводить уста в стылой улыбке, когда любые ноты твоей несдержанности заглушают децибелы лживой учтивости, за вуалью которой скрываются даже ленивые. Ничего сложного: молчи и слушай, изображая участливость. Людям не нужно понимание, они нуждаются в слушателе. Еще одна добродетель - терпение. Рано или поздно, но в густом пепелище проклюнется росток. Забини остается лишь примерять копии копий эмоций и чувств, не уверенный в том что за всем этим торжеством обличий останется хоть что-то кроме зияющей пустоты, если он вдруг скинет искусственные покровы. И Дезмонда это не волновало. Он не был романтиком, свято проповедующим утопию крыльев и подъемную силу рудиментов. Что лишь очередной раз доказывало, что под множеством змеиных шкур затаилась пустота, скалящаяся, не желающая растворяться в дыхании вечности.
Тонкое сияние люмоса едва ли могло бороться с густой темнотой, такой же насыщенной как завар спертого воздуха. Серебро хрустального света лишь робко коснулось силуэтов...
Забини знал, что этот склад у маглов считается заброшенным, обладает дурной (что даже бродяги и наркоманы не рискуют пригреть свои истощенные тела в приюте темноты) репутацией. Волшебники неплохо поработали над атмосферой склада, размазывая фаршем мнительных и устраивая психологическую атаку для остальных.
Все покрывал толстый слой пыли, напоминающий пепелище, кое-где размазанное парой припорошенных следов волочащихся ног. Воздух, холодным порывом, вдохнул жизнь в потолок, когда авроры вошли в чрево склада.
Дезмонд проглотил склизкое волнение, прокатившееся по горлу кубиком льда. Услышав тихий шелест над головой. Он медленно поднял глаза, невольно цепляясь взглядом за десятки распятий, спущенных с высоких потолков на грубой бечевке или цепи. Они со скрипом раскачивались, постанывая в тишине. Оглянувшись, аврор замечает, что все стены покрыты религиозными символиками, а за спиной высокие двери склада изрисованы красными крестами. Забини подозревает, что неровности пола, скрытые пылью, красноречиво завершат картину, превращаясь в вишенку на торте, но он сумел пришпорить интерес, прекрасно понимая, что все это - искусная ширма. Обратить на нее внимание - значит проиграть.
Механизм, ржавеющий где-то в сердце склада, снова скрипнул на короткое время приходя в движение. Аврор выдохнул. Ему казалось, что он слышит музыку, льющуюся от туда же, откуда кряхтел механизм.
Услышав голос Кая совсем рядом, сливающийся в унисон с дыханием тишины, Дезмонд медленно повернул голову, замечая в темноте пару синих осколков, в которых отражался люмос кипарисовой палочки. И пусть Забини уже который год пытается стереть эти глаза, как сжирает прилив следы на песке, они снова и снова обращаются к нему. Как и сейчас.
Такой же вечный спор, как борьба добра и зла с рождения вселенной до ее заката.
- Или, - не сводя стеклянного взгляда оледеневших глаз с Пташки, резонно произнес аврор сухим тоном, - они решили, что мы так подумаем. Прятать лучше на самом видном месте... - Забини отвел взгляд, осматривая пару одинаковых дверей. Так действовал Альянс. Глава нарушителей спокойствия занимал пост главы охраны порядка. Проще не придумаешь. Потому они до сих пор остаются незамеченными. До сих пор выигрывают. А Министерство не подозревает, что прогнило изнутри, разлагаемое агентами Альянса, которые паразитирующим организмом высасывают жизнь. Иногда Дезмонду хотелось, задыхаясь в безумном смехе, схватить кого-нибудь из них за лацкан пиджака из плотной шерсти, с силой окунув в правду, которая, несомненно, оглушит до сотрясения мозга.
Сжав терновую палочку, Забини быстро взглянул на Стоуна, ящики и решил сделать по-своему: он быстро попятился, прижимаясь спиной к стене между двумя дверями, решая, что пустит парализующее заклятье в спины.
Дезмонд поднял взгляд на Кайсана, в немом отчаянии прося его хотя бы раз предать привычку, на этот раз действуя слаженно и не пытаясь разрушить все до фундамента, где в прахе они будут испускать последние вздохи, прикованные болью к полу. Бесполезно угрожать Стоуну смертью. Он словно рад ей, вечно бросаясь в ее костлявые объятия, от которых веяло могильным холодом. Но даже Ее он успел утомить. И Она словно бы не хотела обрекать себя на вечные муки, обременяясь обществом Стоуна. Ведь совершенно очевидно, что в своих благих намерениях Пташка случайно убьет и Смерть.
Дверь скрипнула и пара громил, словно широкоплечие тупые големы, показали спины. Не дожидаясь приглашения, Забини, как и планировал, кинул одно парализующее в спину незнакомца.
Дезмонду не нравилось начало этой операции. Рука со скальпелем уже дрожала. Очередное самоубийство под стягом безумия.

Отредактировано Desmond Zabini (2018-07-11 21:59:22)

Аврор опустил руку, как только тело мага рухнуло под тяжестью усыпляющего заклятья. Он мешком из плоти и потрохов шлепнулся, поднимая клубы седой пыли, которая вскружилась в динамичном дыхании вальса.
Забини ощутил, как в его груди всколыхнулось жгучее беспокойство, словно оса ужалила в самое сердце. Он глубоко вдохнул, понимая, что подобная игра с колотым стеклом рано или поздно, но вскроет из-под кожи гранатовый бисер крови. Не было вопроса "если" был только "когда?". В этот раз Дезмонд решил, что сейчас. Но все обошлось. И в этом аврор не находил заслуги Стоуна. Он как обычно все испортил, а после попытался неуклюже исправить, потрепав нервы и себе, и Забини.

Дезмонд, отправив первым заклинанием в глубокий сон громилу, перевёл взгляд ко второму. Доли секунды, определяющие невозможность предотвратить неизбежное, огласили свой приговор. И даже понимая, что попытаться стоит, Забини невольно морщится, успевая глубоко вздохнуть в отвращении перед грядущими последствиями... Но светлая стрела, с диким визгом проносится, рассекая воздух, вцепляясь мертвой хваткой в лицо мужчины. Дезмонд успевает уклониться от проклятья, которое врезавшись в стену, осыпалось черным аконитом, тая. Аврор шумно вдохнул, ощущая в нутре судорожный рокот всколыхнувшихся первобытных инстинктов. Забини, схватившись за плечо, которое едва задело по касательной, поднял голову, услышав истошное "крыса!". И застыл, сам не понимая чего ожидая. С лица стерся страх, а на его месте ровной тенью оскалился кровожадный интерес с безразличным равнодушием готовый лицезреть любой исход событий, принимая за данность. В эти доли мгновения Дезмонд даже поверил, что даст толстым ручищам раздавить тонкое тело горностая.
Словно пальцы вонзятся в светлую шерсть тощего зверя, прокладывая алые борозды полумесяцами ногтей... или сожмут с такой силой, что единственный щелчок усыпит анимага и даже нестареющее время уже не дождется его открытых век.

Забини ощущал, как сердце накатывает барабанной дробью к самому горлу, отражаясь тысячью осколками в висках. Зрачки медленно сузились, пока острые изогнутые кинжалы тонких коготков мясными крючьями выпивались в кожу лица. Холод льдистых айсбергов застекленел в радужке.
Насколько ты хочешь его смерти?
Дезмонд с трудом проглотил загустевшее волнение, которое процарапало горло, рухнув свинцовым грузом решения.
Ещё одно заклинание - ещё один спящий громила, по лицу которого струились тонкие нити крови. Аврор глубоко выдохнул, ощущая, как лицо сковывает стальная маска флегматичной защиты. Кайсан сплевывает кровь, которая железным налетом алого смазалась на губах, пока он зверем рвал плоть, а Дезмонд медленно опускает руку, ощущая как стены дышат могильным холодом.
Забини поднял взгляд к лицу Стоуна, к его потемневшим глазам, от которых сочилось нечто древнее, наконец-то сорвавшееся с цепи, если не полностью, то выдернув пару крепких звеньев. У всего есть срок годности. Что-то в Стоуне начало ржаветь, выходя из строя. Или наоборот. Что-то наконец-то заработало с поразительной точностью. Он вуалью дикой тени стремительно приблизился к Дезмонду, заставив его невольно приподнять голову, желая отступить, но не в силах сделать этого, чтобы не пасовать перед звериной сущностью Пташки, которая словно бы жаждала продолжения кровавого пиршества.
Аврор промолчал на первые упреки, вызовом брошенные отравленными стрелами, оглушённый злобным шелестом его зарождающегося гнева. Темнота склада смачно облизалась, щуря кромешность пустых глазниц, из которых на пару авроров смотрели, переливаясь, сотни паучьих глаз.
Услышав слова Пташки, Забини едва ли не оскалился, как озлобленная тварь Запретного леса.
- С чего мне доверять тебе? - с насмешливым презрением выдавил из груди аврор, наклоняясь к напарнику в густой темноте, которую разжижала лишь липкая тусклость, скромно заглядывающая из приоткрытой двери.
- Какой смысл было прятаться за ящиками? И почему ты не использовал заклинание, чтобы его вырубить? - Дезмонд ощущал, как невольно заражается тлетворной злобой. - Ты снова решил попытаться убить меня здесь? - прошипел он, а голос сорвался вниз на тон ниже.
- Довериться тебе? - Забини схватил напарника за мантию, сжимая пальцами ткань, - как только захочу сдохнуть в какой-нибудь канаве.
Совсем неравнодушно, едва ли не с болезненным отчаянием. Происходящее как ироничная насмешка над действительностью.
Сколько ему ещё отбывать этот срок в кандалах, стерев плоть рук до костей? Как долго влачить истину под тряпьем лживых мотивов? Он так разъярен, так зол и голоден до жестокости.

Невозможно вечно играть с голодом, отвлекая его жажду парой тройкой злобных слов.
Дезмонд резко потянул мантию Стоуна на себя, заставляя наклониться, а другой рукой, сжав в кулак, с силой врезал в солнечное сплетение, удерживая и не давая упасть или отстраниться.
- Не заставляй меня ещё больше жалеть о том, что я не позволил ему превратить твои кости в порошок.
Дезмонд прикрыл глаза, сжимая челюсть так что ещё немного и сведет скулы. Каждый день - пороховая бочка, к которой Стоун с таким стервозным рвением подносит свою спичку, норовя закинуть её в самый центр, чтобы огня было больше, чтобы горело фееричнее. Да и сам он не лучше. Единственный, на кого он мог так злиться, единственный, кто знал грани его возможного безумия, прочувствовав их на себе. Ни перед кем Дезмонд больше не сможет сорвать формальности маски с древней злобы, а после оставив свидетеля в живых. Он не спорил с тем, что есть люди, которые могут заставить его всколыхнуть штили мертвых вод, которые гордо именуются флегматичным хладнокровием. Забини может скривиться под призмой отвращения, может сощурится в призрении, понизить голос до загробного холода, но никогда не сможет сорвать печати с внутреннего зверя. Этот зверь укрощен. И только Стоун способен заставить его рвать намордник и разгрызать путы. Смелый, потому что бессмертный.

Отредактировано Desmond Zabini (2018-09-23 12:10:12)

Дезмонд зажмурился ещё до того, как Кай разбил ему нос. Он не ожидал этого. Но все равно зажмурился. Может он и не ожидал, но у тела есть память. И тело явно задолбалось терпеть распад тканей. Забини прошипел от боли, и кольца его змеиного тела в удушающем объятье сдавили Пташку. Или это были всего лишь пальцы на форме.
В голове крутилось назойливое "я так и знал". Оно носилось, как бешеный овод над кромкой воды, зигзагами разрезая призмы параллельных мирозданий. "Так и знал" относилось ко всему. Не только к разбитому носу и налёту пыли на лице; не только к заданию, заведомо обреченному на боль, и  к смеху, за которым, как лицо за ладонями, хочется скрыть проклятие прогнившего разочарования; не только усталость, скопившуюся под галькой месивом скользких мокриц; не только, не только... их столько, что петлю Линча придётся солидно растянуть, создавая радиус, вмещающий все эти чувства, чтобы вздёрнуть их и насмешливо наблюдать как истощенные конечности, словно атласные ленты на ярмарке, забавно колыхаются на ветру, зазывая птиц на кровавый пир, которые выклюют распухший язык и глаза.
Венами человека можно обмотать нашу планету два с половиной раза. Это подойдёт. Хорошая петля. Живая. Нужно действовать, пока вся эта боль не эволюционировала в целую систему... или галактику.
Из носа Дезмонда лилась кровь, истощая капилляры, которые только были рады пролить гранатовые бусины своих богатств. Было горячо и мокро. Второе звучит очень знакомо. В Лондоне всегда было мокро. Голодный город дождей и крови. Забини облизал губы, ощущая металлический привкус. Он всегда знал, что у него есть стальной стержень. Кровь стекла по подбородку, густой злобой разбившись о землю.

Он шёл за матерью по чреву простуженного Лондона. Она ходила размеренно, словно ее движения - вода. Как и все в этих улицах: глаза, витрины, небо, обещания.
Этот город не был похож на солнечную Италию, в которой ему повезло провести детство. На его коже бархатной позолотой светилась печать солнца. И здесь она была клеймом. А клеймо - это всегда плохо. Иногда (тогда ещё совсем маленькому Забини) казалось, что каждый болезненно позеленевший, словно бледная поганка, чопорный англичанин улавливает вибрирссами застиранного уныния искры золотистого света, контрабандой провезенные в цитадель серых оттенков.
В Англии не только все цвета смылись дождями, но и пахло иначе. Иногда это был грибной запах или аромат мокрой земли. Словно стоишь у свежей могилы, из которой тянется хриплое стылое дыхание слепой темноты. Но хуже всего был дух раздавленных червей. Этот смрад было тяжело перепутать с другими. Кисловатый. Какое-то время Дезмонд не замечал, что брусчатка превращается под ногами магов в червивое пюре, а после тошнотворно морщился, предпочитая не смотреть вниз. Их тела скрючивались в резкие извилины, напоминающие трещины в черепе на лбу коня... Однажды Дезмонд услышал, как сыновья конюха собрались ловить дикого коня. О нем Забини слышал ещё от прадеда за вчерашним ужином. Говорили, что вороной конь со светлыми подпалинами в гриве уже давно мелькает вблизи палаццо ближе к полуночи. Удивительно было то, что мальчик рассказывал, будто сам видел цепи на его ногах, которые сверкали в лунном свете жидким серебром.
Все хотели поймать коня, кроме Забини. Ему нравилась таинственная загадочность черного цвета и серебряных цепей. По ночам он спускался в залы, где прожилки имперадора заливал лунный свет. Они напоминали паутинку крови единорога, разлитую на темном мраморе. Дезмонд ждал, всматриваясь в окна заднего двора, надеясь услышать хрустальный звон цепей, увидеть чёрный силуэт в чёрной ночи. В какой-то момент ему даже становилось жутко до мурашек, но он ловил себя на мысли, что ему даже нравится это. В кромешном ожидании бесплотной легенды он ощущал себя таким живым и таким настоящим.
Спустя неделю он нашёл в овраге обглоданный дикими собаками лошадиный скелет, все ещё стреноженный. Он неуклюже развалился в гниющей воде, отравленной трупным ядом. Сквозь малахитовую вуаль листвы сочилось, как гной из ран, золото тёплых струн, подрумянивая ошмётки свисающей плоти, прилипшей к костям. Мухи умиротворенно жужжали меж рёбер, обгладывая собачье пиршество. В ногах дешёвым блеском светилась толстая проволока, наверняка разрезавшая плоть, как зимний наст; в глазнице отражалось движение змеиных колец. Дезмонд никому не рассказал о своей находке. Конь был жив, пока его продолжали искать, в неистовом желании поймать и приручить.
Слухи, легенды и прочая неправда всегда приукрашены. Почему? Потому что ложь можно сколько угодно умножать, раз она изначально не соответствует истине. Она была способна найти путь к самому загрубевшему сердцу, будучи настоящий прискорбной подделкой, но вполне себе манящей и чрезвычайно болезненной в своем опьянении.
В Хогвартсе Дезмонд столкнулся с тем самым призрачным конём, которого все мечтали схватит за хвост ловкой пятерней, но почему-то только мечтали. Внук ядовитой женщины, убившей своих мужей. Чёрная история, звенящая серебряными цепями. Он и сам отныне запутался в невесомом образе легенды, прекрасно осознавая, что скован не цепями, а просто задыхается от старой заржавевшей проволоки, вынужденный догнивать в канаве, но тайно, чтобы никто не знал и продолжал до боли вглядываться в ночь, видя несуществующее.
Бабушка обладала красивыми длинными пальцами и не менее красивыми ногтями. Вот только они казались не только красивыми, но и опасными. Когда-то Дезмонд считал, что они точная копия кошачьих когтей, но спустя время осознал - змеиные зубы. Именно ими, как могли посчитать многие, она впивалась в шеи своих мужей, пуская тлетворный яд по венам. Но вот изящная рука бабушки опускается на волосы внука, ногти перебирают пряди, словно змея разинула пасть и стыло дышит, скользя зубами по плоти. Но Дезмонд не боится. Он знает, что на пальцах Изабелль нет никаких ядовитых зубов. И ещё знает много всего, что обращает коня в скелет.

Вся его жизнь была целым кладбищем погребённых лжи и истин. В итоге прах мешается с землёй и никому уже не важно, что было. Но как можно узнать, что будет, если урна с прошлым разбита? Приходится прибегать к трюкам. К трюкам подлым и законспирированным, пока наверх не всплыло унылое дерьмо, заставляющее всех жить по своим законам. Лучше уж твоя ложь, чем чужая. Тут твои правила, твои картины с обещанными богатствами, текущими рекой. Главное не запутаться. Этому учатся у пауков годами. Забини не видел ни одного, который бы запутался в своих сетях. Профессионал, плетя ложь, начинает верить в неё, воспринимая за истину.
Дезмонд искренне и беззаветно верил, что Кай - раковая опухоль его жизни.
А что, если это не так?
Смешно вспоминать уроки ботаники сейчас. Когда пыль взметнулась, словно стая серых голубей, когда кровь обнимает тёплыми пальцами шею, когда пытаешься усмирить не только своего старого противника, но и некоторые убеждения в себе.
Они каждый раз так близко и так далеко одновременно. Как мнимое сияние зимнего солнце. Видишь, но не ощущаешь.
Дьявольские силки.  Что, если Стоун - это не смертельная болезнь, а противодействие силы. Зеркало, которое он так не любит.
Аврор прикрыл веки, словно пытаясь не смотреть на собственный идиотизм, из-за которого ему сейчас разобьют лицо. Он медленно расслаблялся, ощущая, как в горле бьется сердце. Скоро аврор выплюнет его на пыльный пол. Оно станет грязным и серым. Как Лондон.
Они оба замерли, тяжело хрипя. Синие глаза, пылая первобытным полярным сиянием, смотрят на него. Наивно полагать, что этого зверя можно снова приручить. Он боится людей, зная, что в рукаве протянутой руки спряталась ядовитая гадюка. То, что он замер - ничего не значит. Только дай повод - вырвет стон боли из глотки. Это временное перемирие, пока охотник притворяется мертвым.
Кайсан всегда представлялся в чужих сознаниях, как образ возвышенный, превозмогающий  страдания и помогающий нуждающимся. Кого-то это восхищало, кого-то бесило. Бесило тех, кто про себя понимал, что никогда не сможет приблизится к чему-то подобному.
А Забини интересовал другой вопрос. Он привык не смотреть на свет, исходящий от людей, это ослепляет. Он смотрел на тень, которую они отбрасывают. 
Хуже всего, что Дезмонд ни разу не видел, чтобы Пташка выходил из себя. Его злоба выплескивалась смехотворными мазками на лице, словах и действиях, никогда не захватывая на свою орбиту.
Как можно верить тому, чьи границы не знаешь, в чью тьму не заглядывал?
Горностаи милые зверьки, но помешанные убийцы.
Забини переводит взгляд к своим запястьям. Их все ещё сжимают пальцы Стоуна. Дезмонд молчит. На этот раз молчание - знак сомнения. Знак недоверия и отрицания. И он молчит. Потому что это знак.
Локти упираются в пол. Аврор поднимает взгляд к напарнику, который таковым является не по духу, но по должностной. Правила нужно соблюдать. Их придумали не для того, чтобы жить, а чтобы дольше выживать. Потому он не отрицает чужих слов. У черного черный цвет. Это все знают. Даже слепые.
Протянутая рука - отравленная стрела в сердце. Забини почти улыбнулся. Ему почти весело. Но больше больно. На этом поле боя важно количество.
Все эти имитации, бездарные  постановки, дешевые обертки. Вселенная решила пошутить со скудным бюджетом. Дезмонд помнит, как на пятом курсе точно также протянул руку мира. Мира такого же тупого, как унылый юмор школьников. Забини не хочет играть по её правилам. Но он решает поверить.
Сделает это однажды.
Дезмонд принимает руку, поднимаясь.
Пожалеет.
Он стирает кровь с лица.
И больше никогда не ошибётся.
- Да.

Солнце светит всем, но под разным углом. Поэтому кто-то наслаждается великолепием прямых лучей, а кто-то довольствуется брызгами искажённых.
Забини запутался. В Лондоне солнце вообще редко светило. И казалось не всем одинаково. Когда долго его не видишь - забываешь, что оно есть. Довольствуешься искусственной подсветкой из-под серой ваты неба, наивно принимая за оригинал то, что даже не пытается казаться настоящим. Вместо заката - свинцовая пыль старых заводов. Вместо рассвета - кирпичная грязь на стене мертвых домов. Вместо тепла - чужое дыхание, углекислым касанием пропитывающее купол, который накрыл город.
Единственные цвет - цвет боли. Красный след от помады на воротнике. Он как отметина гнилого мяса, разлагающийся личности. Красные капилляры глаз. То ли от недостатка сна, то ли дозы. Красные капли на асфальте, на расколотом горле пустой бутылки. Ещё одна пустая смерть пустого человека. Гриффиндорские львы не знают, что для Лондона красный цвет - цвет обезличенной аморальной бездны.
Любви не существует. А если бы она и была, то, веря легендам, не возможно вообразить, что она выбрала бы такой вульгарный цвет, которым подсвечивают квартал шлюх, привлекая голодных до гнилой плоти чудищ.
Печально то, что для волшебников этот мир не становится ярче. Не становится проще. Чище. В волшебном мире вообще нет ничего волшебного.

Из углов глядела ликерная темнота, протягивая лакричные щупальца к аврорам. Дезмонд отвернулся, пытаясь забыть о том, что Кайсан был рядом с ним. А если повезёт - вообще о его существовании. Уловка не сработала. Сознание слишком живо воспаляло боль и злобу, размазанную алым по лицу. Забини прикрыл веки. Пыльные ресницы опустились следом, словно осыпанные прахом. На его лице отражалась скорбь городских линий. Кровь и грязь. Чего ещё ожидать от потомственного придурка? Хоть здесь Стоун не был конструктором.
Забини прикусил губу, ощущая нагнетающее жжение предательства. Он грубо стер с лица кровь, едва удерживаясь, чтобы не причинить себе боль, сдирая кожу с черепа. Дезмонд редко злился по-настоящему. Ещё реже на себя. Это едва ли возможно. Он безупречно воспитан не только старшим поколением, но и жизнью. Его соткали из безукоризненной педантичности, из возвышенной хладнокровности, из бессердечной вежливости по уровням Фибоначчи.
Да пошло оно.

Забини проходит в открытую дверь, укоризненно оставляя алый след на графике дня.
В этот раз он снова попытается сменить напарника. Он хочет видеть рядом того человека, с которым он мог бы распробовать понятие "команда". В команде, как принято, ты переживаешь не за себя, а за парня, который рядом с тобой. Ты боишься не за себя, а подвести его. Сложилось так, что вы либо побеждаете вместе, либо умираете по одиночке. А Забини с прискорбием выпадает вечная карта "противник". Он уверен, что выживет только в одиночку. И боится увидеть кого-то рядом.
Стоун научил его, что дует - смертельно опасный расклад.
Дезмонд поднял взгляд к Пташке. И тут же отвел. Не слабость, не смущение. Он смотрел ровно столько, чтобы не заразиться приступом слепой злобы, бессильной яростью. Оставалось лишь копить гнев, чтобы однажды в бешенстве хлопнуть дверью со всей силы. Если ему повезёт вернуться в этот холодный бетонный короб с множеством мертвых и не очень часов. Чтобы уснуть. Проснуться. И понять, что этот кошмарный сон - жизнь. Жизнь в одном мире с Каем.
Если жизнь...
Портупея, кожаным ремнём обнимающая бедро, пустовала. Палочка была в побледневших пальцах. Не от холода. От злобы. Забини ощущал, что меняется. Эти метаморфозы не пугали. Он устал боятся перемен в себе. Принимал их, пока они не восстали против него.
Перед поступлением в аврорат Дезмонд ездил в Непал. Прощальное соло перед расставанием со свободой. Болотному луню подрезали крылья, нацепив маску охотничьей птицы на голову. Теперь он не видел, пока хозяин этого не захочет. Когти оставили. Видимо, это забавно. Смотреть как он рвет воздух в трагичной мольбе взлететь.

В Непале Забини выучил одно проклятье. С чем бы сравнить эту агонию? Говорят, что рак желудка четвёртой стадии приятное покалывание в животе. Грязная аналогия круциатуса. Только неизлечимая. Дезмонд видел, как казнили насильника народным самоуправством. Его рвало кровью и гноем.
- Кай, - полушёпотом позвал Забини. Только его голос наполнял жизнью помещение. Сами Авроры были мертвы. И бледны как руки покойника.
- Ты же хороший парень. Зачем тебе все это? - Дезмонд внимательно смотрел вперёд. Его взгляд блуждал по стенам. Стены смотрели на него. Часы стучали на сердце. Секунды впивались в пульс, как стрелы. - Если убить убийцу - меньше убийц не станет. Ты понимаешь о чем я?
Вряд ли. Дезмонд был уверен, что его мысли - пустой звук для Стоуна. Но он хотел сказать. Либо ему, либо в пустоту. В любом случае для аврора это синонимы.
Ему хотелось схватит Пташку за грудки и крикнуть, чтобы Кай сваливал из этого мира, который ему совсем не подходит. Который хочет его отрыгнуть. Разве у него нет тех, кого он любит и кто любит его? Почему не посвятить этому жизнь? Немой вопрос отразился в потускневшем взгляде, когда Дезмонд взглянул на аврора.
Его невозможно не любить, если ты, конечно, не Дезмонд Забини. И даже он умел ценить в Стоуне некоторые качества. И ценил бы больше, если бы мог забыть все, что было. Но он не забудет.
Череда скупых комнат, наполненных пустотой, меняли друг друга. В финале склад глубоко вдохнул, и своды потолка взметнулись ввысь. Аврор изумленно взглянул, поднимая голову и блуждая взглядом по пыльным полкам. Незримое расширение.
Стоун первым прошел вглубь помещения, зажигая люмос. Забини шагнул следом, когда Кай позвал. Удивительно, что он вообще решил подойти к нему. Заглядывая через плечо, Дезмонд невольно улыбнулся, когда пара льдистых глаз пробежала по этикетке. Или ухмыльнулся. Это забавно. Удивительно, что кто-то вообще мог поверит в эту чушь. Забини скосил взгляд к Стоуну. Или не так уж и удивительно. Аврор терпеливо смотрит на Кая. В его каштановых волосах путается серебро люмоса; на коже, на скулах ложится бледная седина, словно пепел; на шее пульсировала артерия. Или это свет и тень. Забини уже не слушал Кая.
Он ощутил, как приступ дрожи коснулся нутра, когда послышался шум.
Если Дезмонд будет составлять отчёт по заданию, то скорее всего он будет напоминать предсмертную записку.

Осколок света задушила темнота. Обсидиановые пальцы сдавили воспаленную плоть, врезаясь острыми фалангами в рыхлую алеющую мякоть. Серебро люмоса в немом отчаянии зажмурилось, роняя брызги стонов, седой пылью растворяющиеся в пустой глазнице склада. Оно всхлипнуло и затихло, теряя монотонность пульса. Так бывает. Смерть, как логичное окончание жизни. Главное, чтобы эта догма не стала религией.
Мрак тоннами рухнул с потолка, сорвавшись тухлым мясом с крючьев. Загустел удушливой кипящей смолой, заливающей глаза. И Забини ослеп, осязая последний брызг света, вцепившийся в его память. Он все еще слышал треск силуэтов, пятнами Роршаха разливающихся в приступах очередных судорог полумрака. Длинные черные тени. Голодные, острые, надрывно содрогающиеся. Прямые. Простые. Как линия от точки до точки в двухмерном пространстве. Первобытная геометрия страха.
Темнота колюче улыбнулась с небес, растягивая широкую гримасу. Словно препарирование лягушки. Лезвие входит в плоть, сладко вспарывая материю, как сливочное масло.Тишина заполняла вакуум ватой. Оглушала. Словно Забини бросило в чрево глубокого забвения. В утробу проклятых сновидений, где нет ни единой краски, кроме его любимой. Кроме черной.
Дезмонд не помнил была ли палочка в его руках, или он выудил ее из портупеи, прилипшей к бедру. Терновик цветет белоснежными лепестками укрывая изломанные ветви невесомым покровом одухотворенного очарования. Его магия обманчива, лукава. То ласкает нежным дыханием, ложась пеленой молочного тумана на глаза. То скалится терновым венцом, возложенным на голову мученика римскими воинами. Впивается длинными шипами, прошивая багряными подтеками мысли. Дезмонд с отчаянием все пытался вырвать из вязкой вечности мгновение сладчайших ягод, что сизыми бусинами рождаются после самых голодных морозов. Но все еще резал пальцы о терн. Руки алели, словно спина христианина с людоедской манией искупления греха.
Мгновения тишины сплетаются в мертвую петлю вечности. Или бесконечности. Защитное заклинание Стоуна, взрывается льдистым сиянием, ореолом расплываясь за спиной Забини. Клочья света опадают прошлогодней листвой на лицо Кайсана. За ним мутно сверкают пробирки обмана со светлыми этикетками. Взгляд фокусируется на синих орбитах, сковывающих объятиями черную точку зрачка. Дезмонд не уверен, что созидалось в его собственном взгляде. Что отразилось на губах, соткалось на веках. Какие эмоции беглецами просочились из груди, когда ужас на мгновение издал истошный звериный вопль, пережевывая сердце? А после все замерло, схваченное ледовой темницей. На истину пролился свет лишь на мгновение. Иногда этого слишком мало, а иногда... беспощадно много.
Дезмонд медленно прикрывает веки. В темноте глаза - бесполезная роскошь. В темноте не видно. В темноте слепо. В глазницы его вживлены драгоценные топазы, равнодушно искажающие холодным инеем крова-красный. В пустоте все проплывало. И аврор, словно акула в водной толще, чувствовал колебания тишины. Осязал кожей, как чьи-то жабры перемешивают соль. А потому, как только серебряная безымянная звезда погасла, шагнул в сторону. Легко уходя с линии воображаемой цели, как фехтовальщик от карающего жала рапиры. Слился с темнотой, растворяясь в градиенте ее жаждущей немоты...
И оскалился, сдирая с лица человечность.
Тонкая вспышка молнии сверкает, врезаясь в стеклянную дверцу стеллажа, на которой желтела наклейка, то ли предупреждающая, то ли умоляющая.  Дезмонд невольно жмурится, отворачиваясь, ощущая как осколки бриллиантовыми крошками высекают красные траектории на лице. Аврор в сдерживаемой ярости, взмахивает палочкой, направляя огненный наст в пол. Зеленое пламя шлейфом пробежалось по полу, как круги на воде, когда из илового пруда окунь всплывает на поверхность глотнуть кислорода. Дезмонд видит своего противника. На лице рисуется маска. Зеленое касается кожи, впивается звериной жаждой в пару глаз. Кровь лениво складывается в паутину, словно соткал паук.
Отбивая заклинание, аврор выбивает палочку у оппонента, который при свете зачарованного огня оказался не таким уж серым и не таким уж зубастым волком. Размазывая тыльной стороной смородиновые лобзания на щеке, Забини угрожающе стыло смеется, хватая парнишку за ворот и с силой ударяя о стеллаж, который остервенело завизжал стеклом, хранящимся в его желудке. Разбитая дверца распахнулась, раскрывая безразличные прозрачные объятия. Нефритовое пламя гасло. Умирало, мутно поблескивая в разбитом стекле, торчащем хрустальными лезвиями по орбите рамы. Еще секунда и темнота вновь захлопнула пасть, погружая склад в кромешный мрак, который в кровавой агонии всколыхнул пронзительный вопль, когда Забини, сжав пальцы в волосах вдавил лицо жертвы в стеклянные зубья. Он тяжело дышал, пока вопль смешивался с чавканьем лопающихся глаз, с треском рвущейся о лезвия плоти, соскабливаемой с лица. Отвращение пощекотало горло, но мрачное торжество задушило все чувства.
И мысли. Дезмонд пропустил вспышку, вцепившуюся в него. Он выронил палочку, с животной злобой застонав, не чувствуя правой руки. Боль ужалила, и ее яд в истерике принялся рвать нервные окончания. Аврор отшатнулся. Магия, сгустившаяся в квадратных метрах возбудила в электрических кабелях, повисших над головами мертвыми удавками, синие искры тока, посыпавшиеся ниспадающим фейерверком. В синтетическом полумраке, громила взбесился, заметив друга, превратившегося в падаль. Он кинулся на Забини, с неистовой жаждой вознамерившись выдавить глаза. Аврор сдавленно зарычал, метаясь из стороны в сторону, прижатый к полкам и поскальзывающийся в остывающей крови... пока стеллаж, стоявший совсем рядом, не покачнулся, стремительно рухнув с высоты своего пантеона. Вырвавшись из мясных крючьев чужих пальцев, Забини схватил левой рукой палочку, пока искры тока позволяли различить в темноте ее стройный силуэт. А после направил терн на противника, тяжело дыша. И прежде, чем человек успел что-то сделать - напасть или сдаться - Забини с отвращение выдавил заклинание, которое использовалось (чаще) исключительно в медицинских целях. Удаление костей. На этот раз удален был череп. Голова мясной жижей начала плавиться под весом органов и кожи. Дезмонд равнодушно толкнул мужчину. Он влажно шмякнулся, размазавшись...
Голос Кая разбудил. Дезмонд растерянно взглянул в пустоту, словно пытаясь отыскать мираж звука. Он спрятал палочку, переползая через стеллажи, механизмом домино упавшие от роковых манипуляций Стоуна. Если бы не он - выдавил бы его глаза тот мужик с рыхлой головой?.. Дезмонд вдруг ощутил смесь страха и облегчения. Смешать, но не взбалтывать.
- Согласен, - отозвался Забини, переводя дыхание. Третья стычка за день точно убьет его. Вторая уже красноречиво намекала о неудачном стечении обстоятельств. Правая рука и покрасневшие глаза тому подтверждения. Правда едва ли это можно было разглядеть в слабом освещении. Новая комната - новый круг ада. Дезмонд, поймал флакончик с зельем, левой рукой прижимая к себе, чтобы не уронить, а после выпил содержимое. Стоун открыл свою колбу, отпивая, пока аврор опустил взгляд к этикетке, не узнавая ее. Для зелья невидимости какие-то сомнительные иероглифы и консистенция. Дезмонд нахмурился, поднимая взгляд к Каю, чтобы сказать о том, что тот, очевидно, что-то перепутал, но подавился собственными словами, выразительно уставившись на пятикурсника, на котором повисла форма аврората.
- Твою ж... - прохрипел Забини, беспомощно смотря на помолодевшего Стоуна. И все это не игра света и тени, а долбанутая реальность. - Какого хрена ты это выпил?! - не в силах скрывать возмущение, на выдохе процедил он, подходя к напарнику, с откровенным беспокойством смотря сверху вниз. Вопрос, какая херня теперь будет с ним, если Кай ста бесполезной мелочью. Левой рукой он приподнял на нем форум, которая висела мешком. Критично поджал губы, а после отпустил. Одежда, словно кожура, беспомощно повисла на тонких плечах. - Что ты там недавно мне про доверие кричал?
Забини в прострации уставился в сторону. Глубоко вдыхая и выдыхая.
- Ой, Дезмонд, я пришел сюда гораздо раньше и все посмотрел, - передразнил его Забини, ощущая непонятный истеричный сгусток в груди. - так тяжело было довериться, Дезмонд? - он злился, ощущая мутное бессилие, невнятную усталость, - Дерьмово посмотрел! И да, не просто тяжело довериться. Невозможно, - аврор вспыхнул, сжав пальцы в воздухе, а после развернулся и пошел по коридору.

Отредактировано Desmond Zabini (2018-12-07 20:11:22)

Воспалённый мир. Покрасневший то ли от слез, то ли от крови. Тут уже не разберёшь. Дезмонд смотрел на маленькое создание, а оно смотрело на него. Забини не узнавал Кая, но знал, что он спрятался там. Скукожился новорожденным - нет, мертворожденным - эмбрионом. И словно бы не хочет выходить в этот заражённый мир. Не хочет вдыхать эту злобу, эту ненависть, которой пропитан каждый дюйм проклятой жизни. И все его движения, все это желание выбраться - ничто иное, как предсмертные судороги. Вялые, не убедительные. Ты не хочешь спастись, Кай. Не хочешь быть спасённым. Тебя тошнит от одной мысли жить. Для тебя это не жизнь, а путь к смерти. И все, что ты делаешь, все чего желаешь - имитация. Пустота в оболочке блистательной справедливости. Треснувшая скорлупа, из которой на мир робко выглядывает жалкое ничего. Ты любишь всех и никого одновременно. Потому что на самом деле тебя ничего не держит, кроме твоей проклятой живучести. Даже когда тебя протыкают. Словом или ножом. Ты все равно поднимаешься. К чему вся эта бравада? Ты не пример для подражания. Никто бы не захотел стать тобой, узнав всю суть. Но ты лжец. Заставил всех верить в красивую картинку. Всех, кроме себя, конечно же. Ты не такой хороший лжец, как я.

Забини шумно вдохнул. Осторожно. Болезненно. Словно вместе с воздухом, вместе со всем этим напряжением, он вдыхает осколки стекла. И они распарывают его изнутри. Как паразиты. Он всегда ощущал неясную тягу к жизни. Словно у кого-кого, а у него несомненно есть смысл жить. Настоящий. А не пенопластовый. И он успешно оперировал им, легко прикрывался как щитом. Смысл в высших предназначениях. Звучит глупо, может даже наивно. Но он понимал, что не был рождён для спокойствия. Для переделанного сценария красивой жизни со стриженным газоном, белым забором и оравой детишек, играющих с золотистым псом. Его жизнь... как бы это лучше выразиться. Его жизнь - это шансы. Гольфстрим возможностей. И он в них голодная акула. Обстоятельства всегда пытались подцепить его жабры ржавым мясным крюком, но он срывался - не без шрамов - потому что знал кое-что важное. Суть не в том, чтоб приплыть на райский риф. Суть в том, чтобы оставаться в движении. Иначе... смерть. Со всеми ее украшениями: мухами, гнилью, забвением.
А сейчас, выдыхая... А сейчас, прикрывая веки... Дезмонд с каким-то заплесневелым равнодушием взглянул в сторону, не желая думать о том, что к нему паразитом прилипло чужое тело, заставив сливаться со стеной. Словно кто-то заварил его чувства. И оставил их гнить. Забини глубоко задышал, запрокидывая голову назад, касаясь макушкой стены. Там не было видно звёзд. Высохшая лужа и мертвая рыба со стеклянными глазами и открытыми ртами. Так выглядел океан уставшей души. Дезмонд больше всего боялся устать. И стать пустым. Боялся сбиться с пути, потерять ориентиры. Перестать быть собой. Или понять, что все это время собой вовсе не был. Был ли Кай собой? Есть ли Кайсан на самом деле? Или он всего лишь зыбкий мираж, о котором после хочется плакать?
- Я могу тебя называть глупцом и до, и после, - Забини тихо произнёс, почти шепотом, положив ладонь на макушку, проводя пальцами по чужим волосам. Они казались непонятно неестественным. Словно подделка. - Ты знаешь почему.
Аврор опустил взгляд. Он часто смотрел сверху вниз. И тут не при чем рост. Главное - подача. А сейчас он мог просто, если захочет, схватить Кайсана и перекинуть через плечо. И сделать все, как хочется. Как будет правильно. По его мнению. Бесспорно... правильному. Он мог бы это сделать даже до того, как Стоун выпил всю эту муть. Но оно того стоило бы? А теперь точно стоило. Он путался в одежде, которая совсем ему не шла теперь. И его скоро точно начнёт выворачивать. Дезмонд поджал губы. Даже странно вот так вот много знать о Стоуне. О его собаке, о его аллергиях, привычках и характере. Слишком много. Но, видимо, недостаточно, чтобы уничтожить. Или Забини уже оставил эту идею?

Там, где близкий к берегу свет дрожит,
В приливах и отливах океана
Мы сияем в лучах восходящего солнца...

Эхо искусственного голоса рябой стаей скворцов ударилось о потолок и рассыпался нотами по складу. Минорами полиэтиленовых чувств. Помехи в словах твердили о том, что слова сотканы из прошлого, а теперь мотаются, повторяясь мертвым эхом. Что-то вроде магловского радио. И оно пело, касаясь децибелами ресниц.

Пока мы плывем в этой синеве,
Я ненавязчиво наблюдаю за тобой...

Забини слышит, как звук становится ближе. Словно волна, приближающаяся к берегу. Накатывает на камушки, облизывая их. Кто-то идёт, и Дезмонд слышал это в каждом неровном шаге волнующейся песни. Он ощутил как сердце забилось быстрее в тревоге, которая зябким штилем пробежалась холодными пальцами по позвоночнику.
Забини опустил взгляд к Стоуну, который вовсе не был собой. Но вполне был похож на себя. Аврор ловко развернулся, меняясь местами. И теперь Кай был прижат к стене. Или этот ошмёток Стоуна, скомканный и запиханный в неуклюжее угловатое тело пубертата.  Дезмонд зажал ему рот ладонью, вполне предполагая, что Стоун может кусаться. Он опустил взгляд, заглядывая в лицо напарника. Пара льдистых осколков кололи острой тревогой.

О, Боже, твои глаза выдают огонь, что горит в тебе.
Что бы я ни чувствовал к тебе,
Ты, кажется, думаешь только о себе.

Дезмонд отвёл взгляд, мучительно всматриваясь в темноту. Что за угрюмая игра в гляделки с вечностью. Он слышал своё дыхание. А ещё биение сердца. Своего. А спустя пару мгновений ощущал телом и чужое. У Кайсана оно билось, как у пташки.

Если шанс, что ты заметишь и меня тоже?
Потому что я люблю тебя.
Есть ли что-то, чем я мог бы,
Привлечь твоё внимание?..

Можно ли мир обрести с тобой в разгар войны? Ведь ты - война, и я - война. И наши встречи - поле брани. Где от остывающих слов разит копотью мертвечины, где интонации кружат падальщицами над последствиями недосказанных мыслей. Взгляд - копье. Касание - прямое попадание. В сердце, в голову, в бедро. Кости в пыль, мышцы в клочья, сердце вдребезги. Но все это не важно. Мы привыкли разрушаться, растворяясь в синтетическом безмолвии. А важно лишь то, что нет финала, пока есть слова, пока есть взгляды. Пока есть я. И ты.
И оба мы могли остаться живы. Но здесь нет смысла быть живым. Живьем невыносимо видеть Лондон.
И если вдруг, Кай, ты снова захочешь войны. Скажи. И мы начнем сначала. Повторим.

Эти звуки казались невыносимыми. Они приближались и ознаменовывали в любовной лирикой смысл потаенный, где стеклянной вуалью звенела угроза. И ждать было невыносимо, хоть Забини и был терпелив. Но худшее ожидание - ожидание неизвестности. Когда не знаешь, чего ждешь. И сколько еще осталось. Все эти вопросительные знаки шрамами ложились на коже. Вспарывали самоконтроль и проливали раскаленную до бела тревогу. Дезмонд не замечал, как начинал мечтать о кульминации нарастающей дроби ужаса. Чем бы все не закончилось, но пусть уже поставит точку. Но вот снова троеточие. Снова мысль не закончена. Новые вопросы - и как заведено - без ответа.

И кто по сути Кайсан? Дезмонд знал, кем он является, знал кто он и к чему идти. А что такое Кай? Кроме, конечно же, для всех привычного набора из бесславной храбрости, терпкого отчаянии, голодного бессмыслия. Все это лишь части. Когда-то Стоун оброс этими чертами, как волнорез водорослями, ракушками. Все знают об ороговевшем терпении, о несгибаемой уверенности. Но что там дальше? Что кроется за усталой улыбкой, которая мнимо промелькнет на его лице, словно чужая. Что кроется за невероятной синевой глаз? О чем Кай думает? Сегодня. Вчера. Сейчас? Чем существует. Для чего живет? Интереснее всего то, а ответил ли он для себя на эти вопросы. Задавал ли он их себе? Или просто свалился в реку с перерезанной глоткой и глубина уносит его в пучину вод. Он тонет, не сопротивляясь. Но не умирает. Потому что не умеет.
Кай - не летающая пташка. Кай - не лающий пес.
У него много названий. И все правдивы, но кто укажет суть? Возможно, в нем много белых пятен, как на картах прошлого. А может всего лишь мало содержимого. Забини удобно думать о втором. Так проще, если рядом с тобой двухмерный организм. Одноклеточное согласие. Слепое повиновение. В нем есть вспышки. Но все это лишь дань невоспитанности. Забини солжет, если скажет, что ему это нравится. И солжет, если скажет, что разочарован. Ведь он не чувствует ничего. Сердце щемит от усталости, ровно как и вскипает гнев. Нельзя злиться на пустое место. Нельзя ненавидеть пустое место, нельзя любить. И если Дезмонд скажет, что все так и есть. То тоже солжет. Не нарочно. Он лжет себе, потому что так думать правильно. Правильно ненавидеть, а не любить. И не важно, что это всего лишь темная сторона луны. Луны большой. Светлой. И заливающей все серебром своего мерцания.

Музыки больше нет. Но тревога здесь. Она дышит из темноты. Хрипло и липко. Держит в перманентном напряжении. Дезмонд думал, что если она заглохнет - станет легче. Но легче не стало. Он не опускает взгляд к Кайсану, потому что не может его видеть. Словно он кислотное испарение. И глаза растопит, будто парафин огнем. Забини убирает руку. Не потому что он послушный аврор или понимающий напарник. Потому что сам так решил. А значит это правильно.
Все решения Дезмонда взвешены до грамма. Вымерены до миллиметра. Разве он может ошибаться? Да. Но не говорите ему об этом. Это ошибка.

Дезмонд сжал терновик. Как это обычно бывает. До белых костяшек. Словно удушье деревяшки - пуст и волшебной - спасет. А вот спасало. Хоть куда-то уходило напряжение. Оно впитывалось и искрилось серебряными нитями электричества. Едва заметные фейверки тока. Забини закрывал глаза на пару мгновений и вспоминал сицилийские пляжи. Вот где ему бы хотелось оказаться. Вдохнуть соленый воздух, коснуться пылкого солнца, взглянуть а бесконечно чистое небо... Или просто в глухих стенах квартиры в Лондоне. Или в роскошных объятиях поместья. Там даже лучше всего. И вездесущая шерсть кошки сестры не умолит желания быть там.
Но Забини не из тех, кто мечтает. Вместо мечт у него цели. И сейчас его цель свалить из этой гнилой пасти порта Бристоль. Не жалея потраченного времени. Не жалея сил. Ничего и никого.
Он даже был согласен полюбить кофе. Только бы больше не ощущать это стылое промозглое дыхание стен.

Забини поворачивается на голос.
Пять минут.
Слишком долго. И оба они должны понимать, что пять мину могут обойтись слишком дорого. И Дезмонд уже взвешивает последствия. С сомнение смотрит на Стоуна. И каждый из них знает в чью ДНК вживлен ген самопожертвования. Начинается на "Кайсан" и заканчивается на "Стоун". Метаморфозы обращения вызывают отвращение. И Дезмонд даже не хочет представлять какого сейчас напарнику. Он отводит взгляд, словно смотреть на эту муку неприлично, как на обнаженную жену лучшего друга. Еще одно доказательство того, что маглорожденые не рождены для этого мира. И это единственный аргумент. Потому весомый.

Пять минут. Удобнее винить во всем Кайсана. Не ждали бы они, то, возможно, не столкнулись бы с новой преградой на пути к спасению. Не столкнулись бы с очередными охранниками.
Неожиданно для себя Дезмонд подумал... осознал, что устал. Прежде ему не доводилось испытывать подобного безразличия. Словно весь свет в нем погас в миг. Так, пожалуй, целуют дементоры. Забини настойчиво поморщился, пытаясь прийти в себя. Это было важно. Ведь его хотят вывести из игры заклинанием. Он взмахивает терновиком. Как обычно. По инерции. Но вот вражеское заклинание не рассыпается о защитные чары барьера. И это уже не как обычно. Оно не пролетает мимо. Оно нагло прожигает кожу насквозь. Забини изумленно поднимает взгляд на противника. Тот смотрит на него, словно сам не ожидал подобного исхода. Но миг замешательства проходит, и Дезмонд уклоняется скрываясь за ящиками. Новая попытка очередного заклинания. Ничего. Н И Ч Е Г О.
Он непонимающе смотрит на свои руки. И словно бы даже потускнел. Или это в глазах темнее от подступающего ужаса. Паника громогласно бьется о ставни. Забини еще не капитулирует. Или да.
Он невольно ощущает улыбку на своем лице. Это безумие. И все это сингулярность ошибок. Наслойка ошибок.Одна на одну. Одна на одну... Забини побледнел, холодея. Раз. Два. Три... Внутри образовалось пустота. Будто он полая фарфоровая фигурка. Или пустая копилка, откуда все вытряхнули. Всю магию. Все мысли. Его схватили за волосы. И он не сразу понимает, что это его собственные руки, словно капкан сомкнулись на голове. Лучше бы на шее. И удушили. Что происходит?.. Зрачки сузились, и в стылой радужке глаз заморозился ужас, когда Дезмонд взгляну на Кайсана.
- Магия, - он невесомо развел руками, словно состоит из праха и сейчас рассыпется, - Ее нет.