Бревалаэр сидел за одним из угловых столиков в "Кабаньей голове" и ощущал себя, как говорится, не в своей тарелке. Большой такой тарелке, масштабы её по жизни постоянно менялись, иногда достигая по размерам целого Хогвартса, но за прожитые годы это ощущение перестало доставлять Дюбуа хоть какое-либо неудобство. Он больше не испытывал ничего, кроме слабой горечи, которая бывает, если переесть чего-то жирного, имея проблемы с желудком. Что-то такое, с чем вполне можно смириться, тем более, что иногда до неприличия сильно может захотеться взять и съесть что-нибудь неполезное. Обидно, когда неполезным является вообще всё... Вот взять хотя бы этот трактир. Вроде бы, его Дамблдор содержал, младший брат бывшего директора, а? Это поколение учеников Хогвартса знает старшего разве что по рассказам да по фотокарточкам из "шоколадных лягушек", а ведь Бревалаэр ходил с этим, без сомнения, великим, хоть и достаточно странным волшебником, по одним коридорам в своё время, и даже несколько раз попадал к нему в кабинет, будучи совсем зеленой мелюзгой. Правда, когда Дюбуа пришел сюда с намерением преподавать, директор уже был другой, смерть Альбуса тоже приключилась в его время. Или взять самого Аберфорта - в свои годы Брев часто заглядывал сюда, и пытался выцыганить что-нибудь покрепче, чем сливочное пиво. Но сидишь тут, и думаешь, что это случилось, в сущности, недавно совсем. Во всяком случае, дрянное заведение хоть и претерпело некие изменения, на самом деле по статусу выглядит так же паршиво, как и во время его учебы. Словно бы и не было всех этих лет... Но руки, которые Бреваль подносит к лицу, хоть и такие же бледные и стали только крепче, уже имеют куда больше шрамов, и даже морщин - не только лицо его не щадят идущие годы. А в волосах, которые он начал закрашивать - седина. Совсем немного, но всё-таки. Такими темпами лет через пять совсем поседеет, как тот же Дамблдор, а ведь еще и пятидесяти не стукнуло. Что за жизнь, боже, дрянная, как и этот виски. Хотя - Бревалаэр задумывается, упираясь твердой и покрытой "боевыми" мозолями ладонью в подбородок, - в этой жизни что-то обязательно должно быть дрянным, ну, чисто чтобы жизнь мёдом не казалась. Человек, не знающий, что такое "плохо", никогда не оценит, что такое "хорошо", и каждая ложка дёгтя имеет своё законное место быть. Брев очень долго меланхолично водил деревянной ложкой по бочкой с дёгтем, наивно надеясь, что со стенок наконец-то соскребет мёд. Хотя - ему ли печалиться? Жив, здоров, цел, занимает неплохую должность, что ещё лучше - найдя в профессии отголосок своей главной страсти. Захочется - и хоть прям из окна на метле в звёздную бесконечность, до самого конца выходных, а в понедельник - снова на учёбу, но не потому, что нужно, а потому, что хочется, блин. Бродит по миру старее него анекдот про ёжиков, что продолжали колоться, а Бревалаэру в младые годы довелось попробовать "Байтру", и боже, каким же вкусным может быть продукт, выведенный из кактуса! Пусть слегка экзотично на его бретонский вкус, но всё-таки. Он улыбается при мыслях об этом, и почти без удивления осознаёт, что сейчас не хочет никуда уезжать. Это было бы заманчиво, конечно, но Бреваль уже слишком осел здесь, в Британии, пустил, что называется, свои корни, которые пускает даже тот же самый кактус. Он доволен тем, что наконец получил сполна получил свою ложку мёда, слишком мало для законной компенсации, особенно с теми трудностями, что ждут впереди - но хорош собою сам факт, что наконец-то есть, ради чего бороться. Его жизнь перестала быть существованием, или даже только его жизнью. Но существует ведь и обратный эффект, не так ли? Брев, пытаясь задержать эту мысль, решил вдруг, что на один вечер шутки ради хочет променять свой скромный холостяцкий храм в другом конце Хогсмида на одну из комнаток "головы", а перед этим надраться так, чтобы схлопотал штраф за вождение в пьяном виде еще до того, как сможет залезть на метлу. Вот только глупости, детские фантазии, Дюбуа в любом состоянии отлично седлает двух своих красавиц. Но комнату всё-таки снять можно. Ворон медленно, но вовсе не так грузно, как садился, поднимается, и направляется к лестнице на второй этаж. На ступеньках в него чуть не врезается какой-то темнокожий волшебник, явно решивший поиграть в шпиёна, но он тут же вылетает из головы Бревалаэра, а потом мысль об обратном эффекте существования вдруг становится лишней и сконфуженно сбрасывается с ментального обрыва в пропасть, потому что - ну, так уж сложилось, совершенно случайно, что эту рыжую макушку Бревалаэр узнает везде. На мгновение его так сильно окунает в те годы, когда Фред и Джордж Уизли правили бал в качестве веселья во всём Хогвартсе даже в самое тяжелое время, так, что о них знали все, от мала до велика, что Бреву кажется, будто он захлебывается. А потом Джордж и Фред окончили учебу, а потом Фреда не стало, а Бревалаэр проучился год-два после того, как закончилась война, и последние Уизли покинули Хогвартс, и понял вдруг, что больше так не может, попросту сбежав из Хогвартса, в один миг ставшего из райского дворца настоящей тюрьмой. Герои войны, выигравшие её, будто забрали с собою всё веселье, и оставили после себя руины не только в физическом плане, но и в сердцах. Больше никакого веселья, но ощущение потерянности, смятения, облегчения напополам с непониманием - а как дальше-то жить? Время амнистий - и новых, уже справедливых приговоров, ополчение на чистокровных, отголоски которого слышны и сейчас, эта закулисная грызня, которую он не смог пережить здесь, и уехал вообще из страны, но и там, в других уголках мира был вынужден наблюдать за тем, как люди, ошалелые, как после стихийного бедствия, помогают друг другу убраться с колен. У них высосали всё веселье!.. "Волшебные вредилки Уизли" были всегда открыты, но он так и не нашел в себе смелости их посетить за все эти годы, хотя по возвращению в Хогвартс снял себе домик здесь же, в Хогсмиде. Ему просто было не по пути, да и незачем. Но здесь и сейчас, прижав к себе руку со стаканом так резко, что небольшая часть его содержимого выплеснулась на пиджак, не оставив на черном, впрочем, заметных следов, кроме всполоха запаха, Бревалаэр, даже не попытаясь обдумать это, подошёл и приземлился на стул прямо напротив Джорджа Уизли, и уже обосновавшись, стукнув стаканом о стол, вскинул брови, спросив ради приличия, но всем своим видом показывая, что никуда не денется:
- Здесь же не занято? 
Заметили ли хоть раз за время своей учёбы Фред и Джордж мрачного воронёнка, что, впрочем, иногда внимание своих же сокурсников привлекал тем, что вдруг отчаянно вплетался в невероятную дуэль, и почти ни с кем не дружил. Им наверняка было не до этого, правда? Сейчас ситуация изменилась и тем, что Джордж наверняка не знал о существовании рэйвенкловца на несколько курсов младше, но оп - и он точно хотя бы наслышан о Бревалаэре Дюбуа, что собственноручно назначил его сына капитаном команды Гриффиндора по квиддичу. Ну просто не верит Брев, что Фред хоть раз не обругал его в разговоре с отцом, и это кроме официальных списков преподавателей и руководителей кружков. А сейчас тот здесь, воочию, выглядящий так, словно пришёл говорить плохо к кому-то на похороны, но это - его совершенно стандартный вид. Но вот, лицо полностью перевоплощает улыбка, которая чуть ярче, чем позволила бы простая вежливость, но ещё очень далека от границ неприличия.
- Здравствуйте, мсье Уизли. - Он говорит, кивая при этом, а сам вдруг оказывается охвачен почти забытым, таким болезненным детским и чуть ли не фанатским чувством - слабым, маячившим все школьные годы хотений желанием однажды сказать что-то типа фамильярного "Здравствуй, Джордж". Но им по статусу не подходит, Бревалаэр всё-таки учит его сына, и это уж не говоря о том, что вряд ли они смогут стать друзьями. А еще, ммм, неужели фантазия Джорджа, безграничная, когда дело касается создания "дьявольских" изобретений, резко дала сбой при необходимости дать имя родному сыну?.. Хотя если честно, Бреваль может понять, зачем это, хотя сам бы так поступать не стал. Ой, да что там говорить - он в итоге вообще никак не стал, и имя его сын получил хорошо, если от матери, а то вдруг его ээээ отчим Кая выбирал. Хотя оно ему, конечно же, подходит.

И тут под ворохом вороньих перьев, под слоем дыма, обнаруживается то, чего найти в себе, да ещё и сейчас, Дюбуа ну никак не ожидал - смущение. Когда он стыдился чего-то в последний раз? Стыдился, находясь между угрызениями совести вернувшегося домой блудного сына и девчонкой-фанаткой какой-нибудь молодежной рок-группы, Дюбуа не слушает рок, но уже во время их учебы это направление было вовсю популярно, хотя вкусы у той самой вечно не стареющей категории "молодежь" стали в последние лет двадцать просто отвратными, честное слово. Вот только судить об этом не старому ворчуну, а его ассоциация неуместна, и сказать бы себе, что стоит меньше водиться с Фрэном - но как, голыми руками вырвать себе сердце? Он не может. Поэтому смиряется, оставляя на своём лице гримасу отстраненной приветливости, пусть и даётся это вороньему преподавателю, куда более живому, чем хотелось бы, с трудом. Сидя за одним столом с Джорджем Уизли, спокойно проехавшись по своей бестактности, и между делом будто бы удивляясь, если ещё способен, сам себе, Бревалаэр задумался мимолетно о том, что же с людьми делает время. Между двумя фразами Джо будто бы проносится - сколько там, двадцать? - множество лет, и до Бревалаэра вдруг доходит одна маленькая, но потрясающая его чуть ли не до физической дрожи истина: родители не хотели видеть за своим замкнутым сыном кого-нибудь ещё, когда он был мал и зависим от них, это известно давно, но совсем другим делом является то, что и Брев не хотел заметить себя в себе сам. Он убивал в себе всю жажду жизни, все желания, боясь делиться ими с миром, но знал бы хоть один человек в этом мире, какую сильную зависть Дюбуа испытывал, смотря, как веселятся другие, а он не может делать это вместе со всеми. Определенное время в Хогвартсе все-таки действительно царили веселье, улыбки и смех, этого не мог заменить никто, абсолютно никто, с этим не справился даже Темный Лорд - потому что находились люди, которые умели улыбаться сквозь слезы, и это не был пир во время чумы, это был их бунт радости против войны и невзгод, и за это судьба расплатилась с ними, проехалась косой над их головами. Что может Брев знать об этом? Он сбежал, как крыса с корабля, что ещё даже не начал тонуть, доверился родителям, а этот чертов замок как стоял, так и стоит дальше, и переживет последних из тех, кто вообще сможет хоть что-нибудь вспомнить о войне. Как об этом рассказать? Надо ли вообще рассказывать об этом? О том, что те, кто смеялся больше всех, сильнее всех за это и поплатились - судьба ждала их за углом, пряча обмазанные кровью руки в карманы, скрывая улыбку в поднятом воротнике плаща. Так победил или проиграл Темный Лорд, если его нет уже столько лет, а плоды его слов и деяний продолжают жить? Тогда Бревалаэр был для этого молод, а сейчас слишком стар, но честное слово, он готов тряхнуть стариной, и пусть врагов его засыплет сыплющимся со старого ворона пешком.
А Джорджа годы будто бы обошли стороной, хотя не пощадило время. Нет, конечно, с тех пор он вырос, окреп, обзавелся морщинами, теперь он - тоже мужчина, клонящийся к закату, но волосы его даже в этом дрянном освещении продолжают пылать ярче солнца, и стереть бы все контуры, декорации, нарисовать бы на нем улыбку - мать загубила в Бреве художника, - и картина будет совершенно иной. Только нет поблизости тех, в ком остался талант, и кто мог бы об этом позаботиться. Время - понятие такое абстрактное, когда оплакиваешь смерть близкого человека, года сливаются в вязкую муть, от которой трудно дышать, и перестают иметь значения. Уизли ещё, можно сказать, повезло - у него есть якори в виде детей, чьё взросление он имеет счастье наблюдать, а вот на Дюбуа система дала какой-то хуевый сбой, и он, встретившись с уже взрослым сыном, наблюдает взросление того человека, которого чуть позже официально предстоит звать своей женой. С радостью - и тем же смущением. Но это случится когда-нибудь потом, а сейчас...
Вместо того, чтобы отвечать на вопрос Джорджа Уизли, Бревалаэр сначала сделал резкий, почти хищный выпад, поймав за локоть официантку, и сунув ей ловко вытащенные из кармана монетки, мягко и одновременно с этим не терпящих возражений (преподавательским) тоном попросил:
- Милая, ещё виски, пожалуйста, нам с мсье Уизли. Да не огденского, но что-нибудь поприличнее, прошу. - Деньги есть деньги, а клиенты, которые выглядят так, будто смогут скупить если не весь бар в плане выпивки, то точно его половину, выглядят, как ходячие раскрытые тугие кошельки. Стоило официантке удалиться, и Бревалаэр позволил себе всего одну слабость в виде одной почти стыдливой улыбки, совместив в словах два факта, из-за которых мучился по отдельности, не зная, в какой очередности рассказывать о них:
- Меня зовут Бревалаэр Дюбуа. Мы учились почти в одно время, вы - на пару курсов старше, конечно же, Гриффиндор, а я - с Рэйвенкло. А теперь я учу Вашего сына летать на метле и швырять мячи так, чтобы не слететь с капитанской должности, конечно же, на Гриффиндоре, а перед праздниками я учу их танцевать так, чтобы не ударить в грязь лицом перед публикой. - Произнёс Дюбуа почти нараспев, и если бы он стоял - наверное, по-традиционному бы поклонился, но так он отметил своё уважение, представляясь, лишь лёгким, почти незаметным кивком. Без обид, но вряд ли членов большой семьи Уизли, если, конечно, не полуфранцузскую линию Билла, заботила разница чинов. - Мир меняется, но знакомые имена и фамилии продолжают звучать. - Дело даже не в том, что Брев выразил мягкий укор чужому умению давать имена своим детям, но он действительно слишком хорошо помнит, как обронил на себя стакан с обычной водой - нелепой заменой вину, до которого оставалось ждать несколько часов, - когда прозвучало в этой уже начинающей наскучивать за столько лет бесконечной чередой имен и фамилий что-то вроде "Уизли, Фред!". Разумеется, он знал... даже уехав. Никогда не бросал Британию на произвол судьбы хотя бы мысленно, как бы странно это сейчас ни звучало.
- Не буду врать, помимо прочего я хотел бы поговорить о Вашем сыне. Но так как разговор будет долгим, и Вы, как я понял, всё-таки никуда не спешите, могу я сначала выразить своё почтение? - И Дюбуа приподнял стакан с ещё недопитой порцией, делая глоток. Он мог бы пуститься в долгие и нудные объяснения, почему выражает почтение, но для этого тоже нужно собираться с духом и подыскивать слова, он подождет, пока Джордж не спросит. А если он не сделает этого совсем - что же, пусть так, Бреву будет даже как-то легче. Если слово "легко" вообще уместно с тем, как ему что-то спирает в груди, и дело вовсе не в количестве выпитого - он не дошел еще и до середины своей "нормы".