Бесконечные коридоры, лестничные пролеты, толпа снующих вокруг людей, суета, шорох и шум – вот что такое Министерство Магии. Мужчина с маленькой вышитой буквой «М» на пиджаке что-то рассказывает про то, что я не одинока, что обязательно найдется кто-то родной, что возьмет меня к себе под опеку, ведь мне нельзя оставаться одной.
- Что же вы не улыбаетесь, мисс? – без капли иронии и насмешки спрашивает он, как будто я совершаю что-то противозаконное. – Этот день должен быть особенным! Конечно, я не хотел бы раньше времени подавать надежды, но вероятнее всего, нашли вашего родственника, который хочет забрать вас к себе. И возможно, этот ужас закончится…
- Просто волнуюсь. – говорю я и выдавливаю из себя вежливую улыбку – такую, на какую хватает сил.

Каждый, кто растил и брал меня под опеку однажды умирали, плавясь в жгучем огне, словно я – плод с запретного дерева, который был уготован не для них и притронувшись к которому они обрекли себя на страшные муки.
Так отчего же мне улыбаться и радоваться, когда все, кого я люблю погибают, оставляя меня в одиночестве?

Лифт останавливается на всех этажах, кроме нашего, люди выходят и заходят, не обращая внимания, что с каждым этажом, мне становится все труднее и труднее дышать.
Кто будет следующим, кого отнимут у меня в тот момент, когда моя любовь достигнет пика? С этого момента, я сама буду заботиться о себе, кто бы там ни был, это будет всего лишь иллюзия опеки и любви.

Людей в лифте становится все меньше, а секунды, оставшиеся до того, как раскроются двери тянутся целую вечность.

3,2,1 – номер загорается ярким оранжевым пламенем и перед моими глазами появляются лица отца, сидящего в любимом кресле и матери с волосами, собранными в тугой пучок – такими, какими они были в последний день нашей встречи – любимыми и родными, а затем лицо всегда доброй и чуткой тети.
Сотрудник делает несколько шагов вперед, чтобы выйти из лифта, а я делаю несколько шагов вперед, чтобы приблизиться к таким далеким и потерянным родным. Он в одиночестве уходит за дверь, чтобы поговорить с моими будущими опекунами, а я остаюсь в компании своей семьи, которая в последний раз прощается со мной. В последний раз умирает в языках пламени, разрастающихся из моей груди.

- Элайза! – торжественно произносит сотрудник министерства, когда дверь со скрипом отворяется. – Я ведь говорил, что все самое плохое закончилось! Познакомься, это Каин Азазель Кёнинг.

Знакомый аромат, как жестокая пощечина, выводит меня из транса, и я понимаю, что горит не моя семья, а я. Горят руки, горят щеки, горит сердце.

- Ну, для тебя, думаю, просто Каин. – по-доброму смеется мужчина. – Кровный брат, как никак.

«Для тебя просто Каин» - как заевшая пластинка снова и снова крутится у меня в голове.

«Кровный брат, как никак» - нараспев поет мужской голос.

«Кровный брат, как никак»

Каждый, кто брал меня под опеку, навсегда пропадали в пламени и теперь пришел мой черед.

Черед сгореть в собственном пламени и никогда не воскреснуть прежней.

Кабинет сотрудника по делам несовершеннолетних еще ужаснее, чем переполненный лифт в министерстве. Невысокие стены, выкрашенные в приторный персиковый цвет, скрепящий паркет и деревянный стул, ставший для меня подобно электрическому.
Внутри меня бушевала гроза, тысячи молний сверкали, освещая каждую жилку, каждую косточку, каждый сосуд, но, казалось, холодное дерево подо мной, забирало всю колючую энергию в себя, не разрешая ей выбраться на волю.
Из висящего напротив зеркала на меня смотрит девушка, очень похожая на меня, но с красными от слез глазами, припухшими губами и с совершенно потерянным видом.
Взгляд блуждает по письменному столу, натыкаясь на бумаги Каина: «Экспертиза ДНК…совпадение 97,9%» с датой, поставленной еще за долго до смерти тети и задолго до многозначительных взглядов, нежных прикосновений, теплых улыбок, объятий и жара ночей, проведенных вместе.
Мужчина, нервно улыбаясь бросает взгляды то на Каина, то на меня, одаривая удивлением в глазах и искренне не понимая, почему я не вешаюсь на шею к новоиспеченному брату и не плачусь ему в жилетку, радуясь, что рядом со мной родной человек.
Если бы он только знал, с каким удовольствием я оплела бы руками эту сильную шею, встав на цыпочки, провела кончиком носа линию от его переносицы к губам, а затем, едва коснувшись языком нижней губы, соединила бы наши уста всего несколькими днями ранее, даже несколькими часами, вероятно, на его лице уже не было бы такой довольной улыбки, гордой за то, что он собственноручно передает меня в руки человека, который был для меня родным, оказывается, не с момента нашего знакомства, а с самого рождения. Родным и одновременно чужим, незнакомым, опасным и безрассудным.
Чем шире раскрываешь свои объятия, тем легче тебя распять, поэтому грудь моя приняла кинжал, горячо любимый и долгожданный.
Скрип пера и вежливая улыбка, крепкое рукопожатие и он направляется ко мне, смотря прямо в глаза, добивая своим отрешенным взглядом.
Руки плавно опускаются на плечи и не желая этих прикосновений, я дергаюсь вперед, но целитель быстро реагирует и сильно сжимает мое плечо, при этом добродушно улыбаясь сотруднику, который уже удобно устроился в своем кресле.

***
- Кажется пришло время тебе ближе познакомиться с моей семьей. Нашей историей.

Я открываю глаза, отчаянно втягивая носом резко загустевший воздух и задерживаю дыхание на столько, на сколько хватает сил. С каждым шагом приближаясь к этому мрачному дому, переступая через порог, проходя в гостиную я все больше ощущаю, как воздух вокруг меня превращается в яд. Стоит мне бессильно выдохнуть, чтобы набрать в легкие новую порцию воздуха, как он проникает в меня, оставляя на всех моих внутренностях горящие язвочки.
Я замираю, словно статуя. В голове все еще стоит шум министерства, несмотря на абсолютную тишину дома Каина. Абсолютную, оглушающую, звенящую в ушах тишину, в которой сливаются рыдания, крики и стоны, превращаясь в одну сплошную линию безмолвия.
- Соболезную твоей утра…
- Кто ты такой? – выпаливаю я, не дав сказать ему еще больше пустых и лживых слов.
Какое здесь сожаление? Вальяжно сидит в кресле, попивая дорогой алкоголь, и, довольствуясь внутренне, натягивает маску скорби.
- Даже не думай говорить о том, что сожалеешь, - злобно шиплю я, а глаза предательски влажнеют. – Ты мне не брат, не возлюбленный, не знакомый. Так кто ты, черт возьми, такой?
В воздухе повисла тишина, даже едва слышная музыка на верхнем этаже замолкла, словно кто-то услышал посторонние голоса, нагло ворвавшиеся в тихий мрак этого дома и нарушившие его покой.
«Ты мне не брат» - оглушительным визгом кричит все внутри меня, до тех пор, пока суровая правда не дает под дых, в самый центр уязвимого солнечного сплетения, выбивая из легких воздух.
Передо мной сидит он – мужчина, с первого раза показавшийся мне кем-то знакомым, кто сможет отгородить от бед и закрыть своей спиной, но могла ли я догадываться, что эти острые скулы, мощная шея и низкий голос с хрипотцой - воплощение молодого Авеля, только более холодного и отчужденного ото всех?
Нет, не может быть.
- Мой отец не мог так поступить, слышишь? – тихо, но четко выговариваю слова, медленно подходя к креслу. – Он любил мою мать, он бы никогда не променял нас на другую женщину, никогда бы не предал нас.

Стоя на расстоянии одного шага от колдомедика, я смотрю на него сверху вниз и в голове пленкой проносятся отрывки, полные смеха, нежности и заботы.

Он невольно отводит глаза в сторону, а по пленке расползается черное пятно лжи.

Живя в большом доме со множеством комнат, я любила представлять, что в каждой из них спрятан свой секрет и своя история. У меня в наличии была комната сказок, где папа сочинял мне истории о тех героях, которых я выберу, комната полетов, в которой было несколько мягких кроватей, по которым я прыгала с одной на другую, и комната криков. После нее я прекратила свое занятие, потому что уже тогда поняла, что есть такие комнаты, секреты которых лучше не узнавать.

Это была самая большая комната с самыми толстыми стенами, где хранился старый испорченный рояль, правда, музыка в ней давно не играла, зато играли крики матери и отца, которые свято верили, что их любопытная дочь ничего не услышит. Впрочем, так оно и было бы, не сунь я нос туда, куда не надо.

Несколько раз я становилась свидетельницей того, как мать с отцом ссорились в этой самой комнате криков, и как она, не сдерживая эмоции, награждала его звонкой пощёчиной, но сейчас, смотря на своего лучшего предателя, я понимала, что была гораздо выше этого.

- Я тот, кем был и всегда. Твой защитник. – это было последнее, что я услышала прежде, чем звон в ушах прокатился волной тока по всему телу.
Тяжелая металлический дверь со скрежетом открылась, позволяя ему волочить меня за собой.
Сквозь темноту и разноцветные искорки перед глазами я замечала прочные решетки с небольшими камерами за ними. Ноги, словно функционируя сами по себе, отдельно от отключившегося мозга, путались и упирались, но все это приводило лишь к дополнительным грубым рывкам и ранам на руках, обтесанных о холодные камни стен.

Безумный женский смех до сих пор раскатывался по подвалу, несмотря на плотно закрывшуюся дверь. Или, возможно, его рисовало мое подсознание так же, как рисует сотни глаз, смотрящих на меня из-за решеток мрачных камер, заставляет меня слышать их несуществующие перешептывания и смешки.
«Я покажу тебе то, кем был твой отец»
***
Это была еще одна комната, в которую лучше не заходить – комната воспоминаний.
Погружение в омут памяти было второй оплеухой за этот вечер. Никогда прежде я не видела своего отца таким мерзким и отвратительным, я даже подумать не могла, что он на такое способен.

Я стояла рядом пока он флиртовал с матерью Каина прямо на похоронах ее мужа, так нагло и бесцеремонно, даже не спрашивая, а утверждая, приказывая.
Слышала признания в любви другой женщине и вспоминала его счастливое лицо, когда они с мамой сидели в обнимку у камина. Видела, как женщина, родившая на свет Кая, унижается перед ним, принимает ласки других мужчин только ради того, чтобы мой отец хотя бы ненадолго, но побыл рядом с ней, побыл в ней.

Видела, насколько жалким и отвратительным был он – этот мужчина, который, имея Лилит, придушивал ее горло руками, а затем приходил домой и этими же руками обнимал меня.
И его взгляд, встретившийся со взглядом своего маленького сына от нелюбимой женщины – взгляд слабака, взгляд беглеца.
Лилит налетает на сына, а когда ее рука с тяжестью разъяренной женщины ударяет маленького мальчика, я вижу, как обрекший меня на пытки мужчина рядом, морщится и инстинктивно поворачивает голову так, словно вновь чувствует на себе несправедливую ярость матери.

Мое лицо крепко держали чьи-то руки, так же, как и мальчика в нескольких шагах от меня держал неизвестный мне мужчина, заставляя смотреть на то, как отец с силой прижимал ногой в аккуратно отполированной туфле лицо женщины, заставляя ее вылизывать грязную подошву, пока другой мужчина раздвигал ей ноги в синяках от ударов.

Я была заперта в шкафу, кричала и билась в истерике, пока Авель выпускал сигаретный дым и смеялся, наблюдая за тем, как двое его друзей насилуют женщину, остервенело сопротивляющуюся и выкрикивающую его имя, а затем брал ее грубо и жестко, заламывая руки, ударяя ее кулаком по лицу, и уходя посылая плевок на ее растерзанное тело.

Когда мы вышли из омута, мир вокруг пошатнулся и все содержимое моего желудка оказалось на каменном полу. Все устройство мира, правила поведения, морали и устои, продиктованные мне поведением родителей, рухнули в один момент. Всю мою жизнь я находилась во лжи, мне тошно называть Авеля своим отцом, потому что с каждой секундой осознания увиденного во мне растет ненависть и отвращение к самой себе, оттого, что меня породил такой зверь, как он.

На моей коже миллиард его прикосновений, на моих волосах, на руках, на лбу, на ногах, следы этих рук, тушивших окурки о живот обезумевшей от любви к нему женщины, выносившей и родившей его наследника.

Спина ощущает холод и влагу стен, камни царапают спину до крови, когда я сползаю вниз, подбирая под себя ноги. Как бы я хотела, чтобы вместе с кровью на стене осталась и моя кожа, до ужаса ненавистная, пропитанная обманом.

Входя в этот дом, я хотела спастись от удушливого яда, теперь же страстно желаю, чтобы он проник внутрь и сжег каждый миллиметр внутри, выжег до тла, превратил в ничто, чтобы не было сердца, которое так остро сжимается, легких, что сокращаются каждую секунду, не позволяя дышать ровно и размеренно, желудка, что сводит от воспоминаний и грозится выплюнуть все, что в нем могло остаться, но воздух, как на зло перестал быть опасным.

- Уйди, - шепчу я, ложа голову на колени, а через несколько мгновений добавляю хриплым от криков голосом. – Прошу, оставь меня одну.
Я поднимаю на него взгляд темных синих глаз и только тогда вижу, как быстро поднимается и опускается его грудь, а пальцы нервно постукивают по сигарете.

Для меня это такой же ад, как и для тебя, Каин.

Я тоже чувствую эту боль.

"И босиком по остывшему утром буду идти костру.
Если твой дом - только пепел и угли, лилии не растут,
То за кого мне стоять, не сгорая, с кем мне не умирать?
Знаешь, мой дом называется раем, я этом доме - враг."

- Если ты считаешь меня монстром, то ты еще не видела настоящих монстров. – дымящийся окурок улетает в сторону, и мы вновь погружаемся в воду.
Я ожидала увидеть очередные сцены насилия, разоблачение моего отца, что-то, что мерзко мне до дрожи в пальцах, но на этот раз я увидела линию жизни мальчика, которому не повезло родиться в такой семье.

Его детство полностью отличается от моего, ему причиняли только боль, страдания и унижение, а я купалась в любви и тонула в заботе.

Комнаты его дома были в полумраке не от недостатка света, а от дикого напряжения, витающего в воздухе. Мои комнаты светились изнутри благодаря счастливым улыбкам и нежной легкости.

Он видел кровь, истерики, крики, стоны матери и тяжелые звуки ударов, а я видела свежие букеты цветов в своей спальне каждое утро и мать, опекающую меня, словно принцессу.

Он ненавидел мужчину, который свел с ума его мать, превратил ее в падшую шлюху, готовую пожертвовать всем, чтобы только он был рядом и продолжал пользоваться ей, а я любила этого мужчину, который никогда ни в чем мне не отказывал, уважал мою мать и учил меня тому, что ложь – самое худшее, что может быть в отношениях между людьми.

Он знал его, как труса, бросившего своего сына, как надписи кровью на стенах, как Авеля, а я знала его, как отца, родного и горячо любимого.

Ну, хоть в одном мы сходимся теперь – я ненавижу свою семью за весь обман, которым они меня окружили, за предательство и неуважение. За то, что своими опрометчивыми поступками они превратили жизнь ребенка в ад. За то, что я не понимаю, как жить дальше, потому что все, что я считала правильным шло из уст врунов, лицемеров и монстров.

Мой отец был монстром, и я его ненавидела.
Моя мать была лгуньей, и я ее ненавидела.
Моя тетя была предательницей, и я ее ненавидела.
Мой брат был мучителем и целителем, и я его ненавидела и любила одновременно.

Ожерелье жжет грудь, я больше не могу смотреть на него и видеть в нем мать.
«Зато теперь ты всегда будешь рядом со мной» - шепчет ее голос в моей памяти, и я выбрасываю его сквозь решетку.

***

Возможно, прошло несколько часов после того, как я осталась одна в компании трех стен и одной решетки. Посади девочку, не привыкшую к голоду и одиночеству в темную камеру и через несколько минут она взвоет от тоски.
Я продержалась дольше, но спустя часа 3 в моих руках дрожала колба с воспоминаниями и на несколько минут меня поглотил омут из уже знакомых воспоминаний о том, чей портрет на семейном дереве для меня навсегда выжжен.

Переживая второй раз эти гадкие сцены, я смотрела не издалека, а совсем рядом, стараясь запомнить сволочной огонь в глазах Авеля, пережатый обручальным кольцом палец, запачканный кровью Лилит, его смех и рука, тушащая горящий окурок о живую плоть и ни капли не дрожащая.

Когда поток воспоминаний прекращается, на полу появляется тарелка с едой и стакан воды, но мой организм бьется в конвульсиях от ярости, от жалости, от ненависти, от сожаления, которые перемешались в один мощнейший ураган.
Моя нога со злостью бьет по тарелке с едой, и та разлетается на осколки, а я падаю прямо на них.

***

Я не помню, сколько прошло времени, минут, часов, дней, прежде чем слезы из глаз прекратили литься, океаны высохли, дожди перестали идти, а мой организм иссох. Казалось, еще немного и кожа начнет отслаиваться сухими листьями и опадать, создавая вокруг меня ауру из воспоминаний моих/его/Лилит – всех, перемешанных воедино, словно мы слились в одно целое.

Веки туго закрываются и открываются, трутся о, казалось, полностью высохшие глаза, принося тупую боль, как будто нежный цветок трется о жесткий асфальт.

Тьма камеры поглощает меня, и я принимаю ее, как давнюю подругу.

«Хочешь, в твоих обескровленных венах буду живой водой,
Невыносимой, нелепой, мгновенной, верной, как отчий дом,
Выжженный кем-то. Я выжата, вжита в сотни чужих имён
Из своёго. Я пульсирую в жилах. Кто умирал – поймёт.»
Мне снился сон, в котором был дикий огонь, смерть и боль – физическая и моральная. Мне снилось, что моя мать, злясь на то, что я наконец-то узнала правду, обвиняла меня во всем, что произошло: в том, что из-за меня она все это время жила с нелюбимым мужчиной и вынуждена была притворяться для того, чтобы вырастить меня достойной девушкой. Она била посуду, возбужденно жестикулировала и кричала о том, что каждый день ждала тот момент, когда я достигну совершеннолетия и смогу жить самостоятельно. Такого перекошенного от злости лица я не видела ни разу в жизни.
Мне снился Авель, который, хватая меня за волосы, притаскивал в спальню к кровати, на которой лежало безжизненное /или полуживое/тело Лилит и, указывая на нее пальцем, спокойно, с улыбкой на губах, рассказывал, как издевался над ней. Я закрывала уши руками, но его голос был в моей голове, куда бы я не бежала, он преследовал меня.
Мне снилась тетя, презрительно смотревшая на меня исподлобья. Она подходила ко мне вплотную, а я не могла сделать ни шага, ни одного движения рукой, ногой, головой – ничего.
Она вела острым лезвием ножа по моему виску и щеке, шепча ядовитые слова о том, что я копия своей матери. Что Авель любил мою мать больше, чем ее, а затем полюбил меня, не дав тете ни единого шанса. Она шептала мне на ухо истории о том, как мечтала в детстве положить подушку в мою колыбель, чтобы я не сделала больше ни единого вздоха.
Мое сердце дало трещину.
Мне снился мой дом, светлый и чистый, излучающий доброту и любовь, который за пару мгновений превращался в полугнилой, сырой и заброшенный особняк.
Стены, расписанные моими детскими рисунками, облезали, обои, сворачиваясь в рулон, падали к моим ногам, а с полотка сыпался белый порошок, превращающийся в пауков.
По идеально чистому одеялу расползалось зеленоватое пятно плесени, дощатый пол скрипел и прогнивал, норовя треснуть и утянуть меня в бездну секретов, тайн, лжи и обманов моей семьи.
Люстра потухла и накренилась, угрожая упасть с потолка, а затем покрылась паутиной, сквозь которую ее ажурность и красоту было не различить.
Комната отца и матери была выжжена. Она была пуста, только горстки пепла на полу и почерневшее дерево, измазывающее мои руки сажей, кричали о случившемся.
Мои легкие, мои внутренности опутались сетью трещин.
Я открываю глаза и солнечный свет впивается в них маленькими лезвиями. Потирая щекой белоснежную подушку, слабо улыбаюсь, чувствуя себя дома. Вот моя идеально чистая комната и кровать, вот мой дом, залитый ярким светом.
«Все это лишь кошмарный сон, Элли» - успокаиваю я себя, вдыхая свежий аромат постельного белья.
Второй раз открываю глаза, более-менее привыкшие к свету, и взгляд цепляется за царапину на ладони, полученную от осколков тарелки, на которые я упала.
Я стою на краю горы, любуюсь видом, а реальность ставит мне подножку, толкая вперед прямо в пропасть и только тогда я вспоминаю, что мой дом сгорел до тла.
Замечаю, что стены в этой комнате совсем другого цвета, мягкий ковер, хоть и есть, но он не круглой формы, как мой, а на прикроватном столике нет свежего букета, а лишь одна алая роза, окутывающая своим ароматом.
Мое тело раскалывается и рассыпается на миллиард кусочков.
Я не существую более, как человек – я лишь бесконечное число осколков, горсткой лежащих на мягкой постели, пока не начинаю чувствовать, как его пальцы нежно, легко и аккуратно, почти невесомо, боясь разбудить, гладят мои волосы.
- Для чего ты принес меня сюда? – обессилено, еле слышно произношу я и голос на конце фразы срывается, переходя в хрип.
Я чувствую на своей шее тяжелое дыхание и усилием переворачиваюсь на другой бок, чтобы видеть своего мучителя/спасителя/.
Его тело расслабленно, в нем нет той резкости и грубости, которую я помню, его глаза не пылают злобой, а наполнены двумя океанами, столкнувшимися и слившимися воедино – болью и нежностью, с которой он смотрит на меня, исследуя каждый миллиметр неприкрытого одеялом и сорочкой тела, проверяя на наличие не излеченных следов прошлого дня.
Нет в этом взгляде ни похоти, ни свирепости, которую я видела в глазах своего отца, окунаясь в омут – только тающий лед и забота.
Забота и тепло, от которых мое сердце сжимается. Каждую минуту, проведенную на холодном каменном полу, мне хотелось, чтобы на мое тело сыпались градом тяжелые удары, чтобы слезала кожа, принося боль, для того, чтобы я смогла почувствовать хоть что-то, но все, что мне было нужно, чтобы волна эмоций накрыла меня с головой – это его пропитанный нежностью взгляд и дыхание рядом.
Я делаю кроткий вдох и задыхаюсь в нахлынувших слезах, дрожащей рукой обхватывая сильную шею и, придвигаясь ближе, опускаю голову на его плечо.
Слишком мало для влюбленных, слишком много для родственников.
Мой ледяной принц, мой холодный Кай с трепетом собирает все до единого осколки и заново выкладывает из них меня, словно «вечность».

Отредактировано Elisa Day (2017-10-29 01:10:49)