Признаться, Стоун не сильно был в восторге от идеи, которую настойчиво подкидывала - хотя скорее агитировала и даже, фигурально выражаясь, осторожно выкручивала в мозг Львёнок: он не был готов к тесному контакту с незнакомыми людьми, точнее, если быть слишком откровенным с самим собой, искренне старался его избежать. Чужие руки казались липкими, слова - тусклыми, и пожалуй, если бы маленькое Солнышко не имела на него определённое влияние, он и за тысячу галлеонов не согласился на посещение подобного рода мастера: держаться позиции, что все проблемы надуманны, что нет никаких сложностей и всё это до безобразия живое творение буйного воображения, казалось более рациональным, разумным решением; кто-то бы сказал, что это трусливый способ бежать от проблем и реальности, но если проблем нет, то и бежать - от кого? От теней и призраков?
Дрогнула под пером рука - в самый неподходящий, решающий момент. Возможно, тогда он проиграл один раунд борьбы с самим собой, выдал что-то неловким, рваным движением - быть может, охнули чернила каплей-гримом, выдав оттенок того, что заставляло душу тугим комком свернуться, не желая открываться миру - все туже и туже, не подпуская, не давая повода проникнуть глубже. Раньше - да, наверное, совсем ещё давно, - каждый новый смех и чужое движение глаз было важным, каждое прикосновение и невинное слово летней глуши, но теперь что-то оборвалось, затерялось в небе огромным, цветастым воздушным змеем, который сорвал слишком сильный ветер.
"Ты хочешь поговорить?"
Хочется выкрикнуть да, дрожащими запястьями хвататься, уходя от обрыва, но всегда, всегда вместо этого произносилось только тихое, уверенное "нет".
А одиночество было громким. Оно не выходило за пределы сознания, небольшой комнаты и чужих глаз; Стоун не любит писать письма, но на бумаге проще уверить, что жизнь не такая мерзкая штука, нежели на словах: Пташка не слишком искусный лжец, но когда не видно изгиба губ и заострившихся скул, все становится проще, непринуждённее.
Однако же на столе равной стопочкой лежали исписанные листы. Кай адресовал эти письма разным людям, но не многие из них, переписанные начисто, находили приют в руках адресатов: слишком много мыслей, чересчур откровенно для него, в словах, которые увидели свет случайно; пара из них была адресована Доминик, ровно три - Роберту, и только одно, которое было выстрелом в воздух, аврор написал ему, в словах грубых, раненых. Это письмо он сожжет, обязательно сожжет - оно и сейчас не лежало в своеобразном могильнике выраженных мыслей, а пряталось в ящике стола - но позже, немного позже. Одно послание Пташка написал и Алире, пока ещё мисс Нотт: долго мял буквы в руках, стараясь написать коротко - не сдержал порыв, прислал до рождества какое-то напоминание о себе, хотя это и выбивалось из сложившейся традиции "праздничных весточек", таких привычных в день её рождения и Рождество. Разница лишь в том, что он никогда не забывал о подарке.
Они не виделись уже как четыре года, с тех самых пор, когда выпускной Хогвартса заглох, разбивая бутылку о борт их жизни, давая добро кораблям на долгое, доброе плавание. Он знал лишь короткие факты: что Нотт колдомедик, что свадьба, скорее всего, не за горами, что вскоре совсем прекратятся ответы, иссякнут, усохнут слова; что-то кончается, что-то начинается - Стоун всегда знает, по какую сторону окажется и почему-то смиренно ждёт.
На пергаменте было буквально два предложения:
"Сейчас холодно. Не болей", - но это всё запаковалось, укуталось в конверт, вместе маленькими, мятными леденцами, в яркой, забавной упаковке и смешным названием. Пташка не фанат сладкого, но всегда ручался за вкус этих круглых конфет, прямиком из жаркого лета и пыльной дороги.
Он не ждал ответа. Всегда надеялся, но не ждал.
Кай перепрыгнул расползшуюся, как слизень, лужину, едва не замочив джинсы - в последний момент не опустил пятки, избегая звонкого "шлёп!" и яркого фонтана брызг. Дожди - это привычное состояние души, никто не удивляется ему так же, как влажным от тумана ресницам или шуму зайцем проскочившего мимо трамвая. Привычка стоит больше, чем можно подумать, она въедается в кожу, врастает внутрь и прорывается изнутри; зависимость и есть привычка - просто каждый по-разному оценивает степень забытья.
Прогуливался до салона пешком - быстрым шагом мерил по длине путь, разогретый недавней пробежкой: ноги все ещё норовили сорваться на привычный бег, и только голова кое-как заставляла их чеканить шаг.
В наушниках негромко бормотала музыка; мысли вихрились в голове дождевыми тучами, и Стоун не замечал, как переключались в плейлисте песни.

Below my soul
I feel an engine
Collapsing as it sees the pain
If I could only shut it out

I've come too far
To see the end now
Even if my way is wrong
I keep pushing on and on and on and on

There's nothing left to say now...
I'm giving up, giving up, hey hey, giving up now...

I keep falling, I keep falling down...
I keep falling, I keep falling down...
Hey!
I keep falling, I keep falling down...
I keep falling, I keep falling down...
If you could only save me
I'm drowning in the waters of my soul…

Умея плавать, он боялся утонуть ещё больше, чем те, кто едва держится на воде.
Огромные двустворчатые двери поражали воображение детализированностью резьбы: чёрный, морёный болотными волами дуб невероятно стоек, он ломает ножи ногти, взывая склониться перед его непокорностью. Не каждый мастер будет работать с таким деревом, начинающий побоится строптивости и несговорчивости: с ними работа рука настоящего магистра. Перед тем, как войти, Кай зачарованной погладил вырезанный с любовью листок, удивляясь реальности его структуры, и, в конце концов, толкнул створку. Она поддалась на удивление легко, хотя Пташка ожидал, что она будет непомерно тяжёлой; перезвоном мягких, тонкостенных колокольцев - сторожей бессонных, громких. Рецепторы сразу уловили приятный, ненавязчивый хвойный запах, и Кай вымученно выдохнул, стараясь выглядеть как можно более умиротворенно – беспокойство требовалось загнать глубоко в себя, на некоторое время обратив в камень.
Мягкий свет лился из окон даже вопреки обыденной, дождливой завесе Лондона: магия позволяла немного поиграть с природой – или человеческим воображением – потому в салоне преобладало ощущение какого-то приветливого уюта. Красное дерево богато, даже не страшно сказать роскошно; диванчики и большущий белый кот, лениво наблюдающий за гостем из-за стойки рецепции.
- Чай? – приветливо улыбается смуглая молодая женщина. Ее глаза темные, кажется, почти черные, и только у радужки всплеск весны, проросшие первоцветы. Пташка моргает, пытаясь вслушаться в вопрос и переварить его, и коротко качает головой.
- Благодарю. Меня записывала мисс Доминик Уизли. Мистер Стоун, - Кай осторожно почесал кота за ухом, предупредительно уважая личное пространство животного. Тот, как оказалось, совсем не против порции ласки, потому как потерся лобастой головой, требуя продолжения банкета. Кай ненароком улыбнулся, едва размыкая губы, и снова погладил белоснежного красавца, который явно был главным в салоне. – Я полагаю, мне следует подождать? – вежливо поинтересовался аврор – ему искренне не хотелось ожидать сидя, потому он предпочел обойти приемную, рассматривая набор причудливых, иногда даже можно сказать странных масок – отголосок иной культуры, иной магии. У одной он задержался дольше, вглядываясь в черноту прорезей, из которых должны были глядеть внимательные глаза, но его отвлек вопросительным «мау» и королевским потягиванием, дотянувшись передними лапами почти до бедра – когти оставили затяжки на джинсах, но Кайсан не стал придавать эту значения, а присел на корточки и почесал тому подбородок.
- Да ты тут царь, - пробормотал он, уже не сдерживая, впрочем, улыбки.