HP Luminary |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » HP Luminary » Story in the details » give me a reason to burn this house down
I don’t think that you see
Exactly what you’re doing to me
Действующие лица: Elizabeth & Caleb Burke
Место действия: Особняк семьи Бёрк
Время действия: 4 июня, 2026, вечер-ночь
Описание: этому дому давно требовался ремонт, правда?
Отредактировано Elizabeth Burke (2020-05-03 19:48:28)
Эли не особо верила в ложь во спасение и вообще в какое-либо возможное благородство лжи. Ложь не может никого спасти, потому что любая тайна — это механизм с замедленным действием. И когда он, наконец, сработает, ты обязательно пожалеешь, что не распрощался со своим секретом при первой же возможности. Потому что правда все равно выплывет наружу, но будет еще хуже, чем если бы эта правда была узнана вовремя. Поэтому Лиз не собиралась скрывать от Бёрка то, что произошло сегодня в больнице. Хотя по сути об этом и знали то лишь она и Ванда. Возможно, Шейм, но тут было не всё так просто. Новый целитель, назначенный Вандой, сказал Эли, что его пациент не помнит ничего из того, что случилось утром. Но во-первых, память — вещь сложная, и ничто не гарантирует, что эти воспоминания не вернуться к нему спустя какое-то время. А, во-вторых, это же Шейм. Он может сказать всё, что угодно, пока ему удобно так, а не иначе. И она никогда не сможет сказать наверняка лжёт он или нет. А Лиз не собиралась подставлять под удар свою семью и вверять ее прихотям Паркинсона. Да и вообще, она предпочитала быть с Калебом максимально честной, особенно после того разговора, который случился между ними два с половиной года наза в Рождество.
Именно поэтому она собиралась ему всё рассказать, хоть и представляла себе, что ему это как минимум не понравится. Конечно, у нее в запасе была масса аргументов, вроде того, что она ничего не успела сделать, чтобы предотвратить этот поцелуй, и что Шейм не понимал, что творил, не понимал кто он на самом деле, и что она — не его предназначение на этой грешной земле, а жена школьного друга. Но Лиз достаточно хорошо знала своего мужа, чтобы понимать, что эти аргументы может и возымеют действие, но далеко не в самом начале их разговора. Калеб был вспыльчив по натуре своей, и вдвойне вспыльчив, когда это касалось ее. Он не умел делить ее ни с кем другим. Он и к работе то ее ревновал, к тому, сколько внимания и сил она требовала, забирая это самое внимание у него. Что уж говорить о конкретном человеке, конкретном поцелуе и о том факте, что это как раз-таки случилось на той самой работе, которую она так не любил. Она знала, что это так, знала, что он терпит её работу лишь в той в мере, в которой она делает ее счастливой. И знала, что то, что всё это случилось именно потому, что она целитель, а Шейм был ее пациентом, еще сыграет свою роль.
Но несмотря ни на что, она все равно хотела всё ему рассказать. Да, возможно, он немного разозлиться, зато она будет с ним честной, что стоит гораздо большего, чем пара побитых тарелок. Как ни странно этой мысли она будет придерживаться и потом, когда станет понятно, что двумя тарелками не обойдётся.
Из-за разговора с Вандой, который они провели после окончания рабочего дня, Лиз вернулась домой часа на два позже обычного. Конечно, предварительно написав Бёрку записку, что она задерживается и чтобы он ужинал без нее. Однако, когда она, воспользовавшись порт-ключом, оказалось в их столовой, его там не было. В дверях ее встретил счастливый ее приходом Тео, который вилял хвостом так интенсивно, что иногда Эли боялась, что он у него оторвётся. Щенок ставший членом их семьи совсем недавно рос ласковым и озорным, и что удивительно, сразу полюбившимся домовикам, которые вечно подкармливали его всякими вкусностями, рискуя вырастить им не собаку, а как минимум еще одного пони. Эли любила собак и всегда хотела хотя бы одну, но отец почему-то всегда был против этой идеи, говоря, что собака — это совсем не подходящее животное. Для чего именно оно не подходящее было не совсем понятно, однако, спорить с Кираном на эту тему совсем не получалось. Если бы Эли попросила себе кота, тут проблем бы не было, как минимум эти животные были разрешены в Хогвартсе. Однако, кошачьих Лиз жаловала намного меньше, наверное единственный кот, которого она, действительно, смогла полюбить так же сильно, как собак, это был кот ее сестры по имени Персик. Но Лиз до сих пор считала, что Персик был скорее счастливым исключением нежели правилом.
Поэтому не удивительно что, когда Бёрк подарил ей щенка, она была на седьмом небе от счастья.
— Пойдём на кухню, твои друзья накормят тебя вкусностями, — позвала Эли щенка, ласково потрепав его по холке. Она знала, что если он не останется с домовиками, то обязательно пойдет за ней, а учитывая, что она не была уверена, как Калеб отреагирует на ее рассказ, она вовсе не хотела, чтобы в случае чего щенок был напуган их громкими голосами.
Когда Лиз зашла на кухню, то увидела, что домовики всё еще по-прежнему трудятся над ужином. Лиз готовила в те дни, когда у нее хватало на это время, Калеб, который обладал незаурядными кулинарными способностями, творил свои шедевры по выходным или по особым случаям, вроде годовщин, в остальное же время всем заправляли эльфы, которые в принципе не очень любили, когда сумасбродная чета Бёрк что-то там делала в их кухне и нарушала рабочий процесс своими новомодными веяниями о том, кто должен готовить в семье. Так что когда Эли вошла в кухню, то тут же шутливо подняла ладони вверх в жесте «сдаюсь», показывая, что она не собирается вторгаться на их территорию, просто хочет узнать ужинал ли Калеб и где он сейчас. Потому как обыскивать особняк было бы довольно долгим и проблематичным процессом. Домовики сообщили, что подавать ужин у них не просили, а Калеб работает у себя в кабинете. Поблагодарив их за информацию и оставив им на попечение Тео, уже на выходе Эли обернулась и взмахнув палочкой разрезала ближайший от нее кусок рыбы, который один из домовиков только выложил на разделочную доску. Домовик прищурился и недовольно сложил руки на груди, осуждающе покачав головой. Эли улыбнулась, в первый раз за этот долгий день, и сказала: «ну прости, я шучу». Домовик кивнул и, как показалось Эли, тоже немножечко улыбнулся.
По дороге в кабинет Калеба, Лиз зашла в их спальню, скинув с себя лимонный халат и оставшись в простом чёрном платье без рукавов. Потом она собиралась сразу же пойти к Калебу в кабинет, но вместо этого почему-то открыла шкаф, подумывая переодеться во что-то другое. Минут пять выбирала между ярко-красным сарафаном, по цвету напоминавшим любимый сорт роз Ви, и легким белым платьем, на котором были вышиты птицы, сотканные из сотен позолоченных нитей. Она очень любила надевать это платье летом, потому что на солнце эти птицы буквально начинали переливаться и сиять золотом. Но как только ее рука потянулась к вешалке, Лиз поняла, что дело совсем не в платьях, а в том, что она попросту тянет время, тратя его на всякую ерунду. Шкаф был тут же закрыт, а она так и осталась в чёрном платье и на этот раз не собиралась давать себе поблажек и отвлекаться на что-то, в надежде оттянуть начало того самого разговора.
Она вошла в его кабинет еле слышно, так что он даже не обернулся, склонившись над бумагами. Затем на цыпочках прошла к его столу, наклонилась и обняла мужа со спины, мягко целуя в висок.
— Только не говори, что ты все это время опять сидишь без ужина, — привычно журит его Эли, чуть ероша его темные волосы.
Рядом с ним ей так хорошо и спокойно, что вдвойне не хочется начинать этот разговор. Хочется ей совсем другого, например, чтобы всего того, что случилось утром, не произошло, и сейчас она могла просто прийти в тишину и покой их дома и без каких-либо задних мыслей позвать его вместе ужинать, а потом разжечь камин в гостиной, взять бутылку вина и два бокала и уютно устроиться с ним на диване, болтая обо всем на свете.
Эта картина в ее голове настолько яркая, что ей приходится приложить массу усилий, чтобы вернуться в реальность, уверяя себя в том, что всё это обязательно будет, просто сначала им нужно поговорить.
— Калеб, сегодня кое-что случилось на работе, — наконец, говорит она, вздыхая, — я хочу тебе рассказать, но очень хочу, чтобы ты постарался сначала меня выслушать, не злиться и не рубить с плеча.
Отредактировано Elizabeth Burke (2020-04-25 22:17:34)
Бёрк покачнулся на стуле, и проснулся только из-за того, что вот-вот собирался упасть. Он резко поставил ноги на пол, неприятно въехал ребрами в стол и в очередной раз уныло посмотрел на кипу бумаг, которая за весь день ничуть не уменьшилась.
Возможно, решение уйти с работы значительно раньше и перенести половину писанины на дом, было не самым лучшим, хотя бы потому, что домашняя обстановка расслабляла, усыпляла и подначивала заниматься чем-то сторонним. За сегодня он, например, сделал сноски в одном черновом документе разработок новых взаимных обязанностей между британским и норвежским министерствами, и пошел срезал цветы из розария, поставив вазы практически в каждой комнате особняка. Потом он отредактировал документ так, как предписано правилами, и провел не меньше часа на конюшне, раздумывая над ее расширением, потому что недавно ему поступило выгодное предложение о покупке шустрого вороного коня. Затем, он определил этот документ в папку, которую через неделю надо будет уже сдать, налил себе виски, отворил занавески в спальне и лег на диван, рассматривая в окно практически безоблачное небо. Где-то еще через полчаса, он вернулся на свое ложно-рабочее место, достал новую бумажку и решил протереть свой бронзовый перстень с синим турмалином, который Каролин подарила ему на совершеннолетие. За одним перстнем последовали все остальные, и вот уже к вечеру, Калеб заполнил один с половиной документ, зато все их с Лиз украшения из шкатулки сверкали так, словно их вот только что огранили. И, наконец, шатаясь на стуле, он уснул, что привело его к нынешнему положению, когда в ребрах тянет, а нежелание браться за работу только увеличивается.
— Пора мне увольняться, дружок, — Калеб кинул взгляд на своего единственного компаньона, щенка, сопящего на ковре у двери. Тео, конечно же, ничего не ответил, только прохрапел и повернулся набок, а через пару минут вскочил на ноги и бросился вниз, что возвещало о скором возвращении его хозяйки.
Бёрк задумчиво почесал затылок, откидываясь на спину стула. Он уже давно мусолил в голове идею о смене отдела, или хотя бы должности, и собирался обсудить ее с женой в самое ближайшее время, так почему же не сегодня? Честно говоря, он не особо верил, что стопка бумаг на столе рассосется сама по себе за неделю, поэтому желание написать заявление на увольнение в ближайшие дни было на самой верхушке его приоритетов. На его место уже давно выстроилась целая очередь работяг, пора включать им зеленый цвет.
О работе уже не могло идти и речи. Как только он понял, что Элизабет вернулась, а понял он это, услышав, как кто-то копошится в спальне, то отложил бумаги в сторону, случайно наткнулся глазами на служебное письмо от начальства и чуть не умер прямо на месте. Один из файлов нужно было переработать и отправить ему уже в ближайшие часы, и в панике перебирая стопки, Бёрк даже не заметил, как в комнату вошла девушка, ради которой он только что собирался забить на все приказы начальства.
— Кажется, я проебался в сроках, малышка. Где-то в этой куче абсолютно бесполезной хрени лежит очень важная, но по-прежнему бесполезная хрень, — борясь с желанием все свое внимание переключить на жену, Калеб ловко перебирал пальцами одной руки бумажки, а вторую запрокинул назад, чтобы запустить ее в волосы Элизабет. Спустя минуту не очень дотошных поисков, Бёрк выдохнул и начал нервно стучать по столу костяшками, а потом окончательно плюнул на важность документации, развернулся на стуле в сторону Элизабет и одним быстрым движением усадил ее к себе на колени.
— Хрень подождет, — он наклонил ее к себе, целуя в шею, одной рукой обнимая за талию, а другой блуждая по оголенной ноге. Слова о проблеме на работе, почему-то, не вызывали никаких подозрений ровно до момента, пока Калеб не оторвал внимание от ее шеи и заглянул в чертовски серьезное и даже немного взволнованное лицо. Вот тогда Бёрк почувствовал, как внутренности скатались в один тугой узел. С чего он должен злиться? Ну да, ее работа никогда не приносила ему ничего, кроме раздражения, но Бёрк уже давно понял, что это не повод к озлобленности.
Однако, что-то подсказывало ему, что сейчас появится очень яркий повод, и мысленно умоляя о том, что Лиз просто случайно убила какую-то бабку, Калеб медленно качнул головой, якобы соглашаясь на условия девушки.
— Что случилось?
Она знала, что не стоит подходить. Если она хотела начать серьезный разговор, то стоило начинать его стоя на другом конце комнаты. И нет, не потому, что она боялась, что он разозлится или как-то не так отреагирует. А потому, что знала, что как только она подойдёт к нему, как только он прикоснется к ней, она забудет обо всем на свете. И земля уйдет из под ног. И вовсе не потому, что он усадил ее себе на колени, а потому что так было всегда, когда он оказывался рядом. И вместо того, чтобы собираться с мыслями, она будет торговаться с самой собой в надежде отложить этот разговор еще хотя бы на несколько минут, несколько прикосновений, взглядов, касаний губ.
И она бы так и не нашла в себе сил заговорить, если бы он сам вдруг не заметил ее серьезный взгляд и не стал таким же серьезным, медленно отстраняясь и кивая в знак того, что принимает ее условия.
Делая глубокий вздох она нехотя встаёт с его колен и берет его за руку, ведя к дивану. Ей важно видеть его глаза и реакцию, когда она расскажет обо всем, что случилось сегодня в Мунго. Лиз чувствует, как внутри все сжимается в комок нервов. Она так не хочет расстраивать его, но лгать или не договаривать хочет еще меньше. Она хочет быть с ним честной, хочет, чтобы он знал, что он может ей доверять. Но понятия не имеет почему это обязательно должно быть так чертовски сложно.
— Слушай, к нам в отделение поступил Шейм, и..у него был диагноз изменение сознания в результате неправильно наложенного заклятия. Его целитель прописал ему неверное зелье, а потом его как пациента передали мне, и я это зелье ему дала. Я сама виновата, что не перепроверила, но... в общем, это не важно, — Лиз сама не знала почему начала настолько издалека, наверное, чтобы как можно более полно описать картину происходящего, до того, как прозвучит та самая фраза. А может просто оттягивая момент, когда ей все же придётся сказать это вслух.
— В общем, это зелье лишь сделало еще хуже. Когда я пришла утром он светился на солнце, как будто на него перевернулся грузовик с алмазной крошкой, а еще он как бы это сказать..был не в себе. Потом мы выяснили, что все это время он считал себя вампиром. Но тогда я этого не знала, просто понимала, что он не в себе. Изменение создания — довольно опасный диагноз, так как люди с изменённым сознанием совсем по-другому видят реальность, могут причинить вред себе или окружающим, так что приходится действовать очень осторожно.
Она, конечно же уже рассказывала ему про пациентов с аналогичным диагнозом, и про тот случай, когда к ним поступил мужчина, считавший себя драконом и чуть не спрыгнувший с крыши, и про случай с пациентом, который напал на целителя, потому что считал себя пленником. Но ей казалось, что он вряд ли хорошо помнил эти ее истории, потому что подобные разговоры всегда сводились к одному и тому же акценту. Он не хотел, чтобы у его жены была такая работа. И случившееся сегодня лишний раз подтвердит его правоту.
— Шейм считал себя вампиром, и в его воображаемой реальности, почему-то свет сошёлся клином именно на мне, — щеки начинали гореть, она понимала, что Калеб никак не может взять в толк, к чему она ведёт, но уже не могла остановиться и просто перейти к сути, — возможно потому что я первая вошла в палату, возможно, потому что он знал меня и раньше. Я не знаю. Но..— ей хочется зажмуриться прежде, чем произнести это вслух. Она больше не может тянуть и вдаваться в подробности, потому что чем дальше, тем сложнее говорить хоть что-то.
— Он меня поцеловал, Калеб, — слова даются с трудом, а все ее внимание приковано к его лицу. Сердце сжимается и кажется вот-вот выпрыгнет из груди. Она не хотела причинять ему боль и именно поэтому боялась увидеть его реакцию.
— Я этого не хотела, а он не понимал, что делает, потому что в его голове реальность была совсем не такой, какая она на самом деле, — вот и все, что она успевает добавить, надеясь, что этот аргумент будет весьма убедительным. Однако, где-то в глубине души прекрасно понимая, что не бывает убедительных аргументов, чтобы оправдать боль, которую мы, пусть даже не намеренно, можем причинить другому человеку. Они были мужем и женой. Семьей. Они были вместе уже три года. И это первый раз за три года, когда ее целовал не он. И не важно был ли виноват диагноз, или то, что она не взяла с собой палочку или не сообразила как обхитрить новоявленного вампира. Не важно, что она этого не хотела, а Шейм уже и вовсе забыл о произошедшем.
Все было неважно, если случившееся причиняло боль самому дорогому ей человеку. Это осознание вдруг рухнуло на нее, буквально придавив к земле.
— Прости, — выдыхает еле слышно, инстинктивно цепляясь тонкими пальцами за его ладонь, будто пытаясь удержать его.
Он проследил за гиацинтовым взглядом, который неспокойно блуждал по одежде, полу, всей комнате, прежде, чем отдалиться от его лица, и сжал зубы, когда внутренности стянулись в тугой жгут. У Элизабет всегда все под контролем, и он отдал в ее теплые руки все свои чувства, потому что сам контролировать их никогда не умел, потому что прикосновения этих рук были его лекарством, морфием, аконитом в микстуре, что позволяет ликантропу сохранять человечность. Сейчас она словно потеряла этот контроль, столкнулась с чем-то невозможным, ее рука подрагивала, когда тянула его к дивану, а жгут внутри него поднимался комом к горлу, словно собираясь заставить Калеба стошнить еще до момента, когда прозвучат страшные новости, и, судя по бледноватому лицу Лиз, они, если не разрушат их жизнь, то точно перевернут все с ног на голову. Но что могло произойти? Самая ужасная мысль, промелькнувшая в голове, билась о черепную коробку, заявляя, что Элизабет его разлюбила, чуть менее ужасная гласила о том, что Киран, спустя два года, все-таки осознал, как ошибался, отдавая свою дочь в руки Бёрка, следующие мысли сменяли друг друга так быстро, что Калеб не успевал за них зацепиться, а когда они сели на диван, и Лиз не выпустила его ладонь из своей, стало еще страшнее, и он невольно заметил, что его состояние сейчас граничит с погружением в парасомнические кошмары. Только этого мне еще не хватало.
Имя Шеймуса резануло слух так, словно по самой мочке уха прошлись острым лезвием. Последний раз они виделись на свадьбе, потом еще пару раз перекинулись письмами, а потом Калеб решил забыть все, что было связано со змеями, со школой, со всей прошлой жизнью. Оставил только ее, и собирался прожить так до конца.
Тревога резко сменилась недоумением, Паркинсону и без неправильно наложенных заклятий требовался врач. Если он попал в неприятности, то Бёрка это уже никак не касалось, и даже если Лиз сейчас скажет, что случайно убила его, это будет в тысячу раз лучше, чем все остальные мысли, промелькнувшие в голове.
История, начавшаяся издалека, быстро переросла в бред сумасшедшего по типу других историй, которые уже когда-то были рассказаны. Калеб неоднократно намекал жене, что, если она не хочет менять работу, то пусть хотя бы сменит отдел. На тех же первом и втором этажах полно работы, зато нет никаких умалишенных, только оторванные пальцы, разорванная кожа и полуобгоревшие конечности. Он сам тоже будет спокоен, зная, что никакой кретин, возомнивший себя драконом, не навредит Элизабет, а если ей придется пересекаться с бывшими однокурсниками, то они хотя бы не будут в состоянии вспоминать старые добрые времена.
— Вампиром? — вопрос Калеба потонул в быстрой речи девушки. Не успевая обрабатывать информацию, Бёрк понял лишь только то, что Паркинсон свихнулся (опять), и не понимал, почему Лиз это так напугало. Но, казалось, история на этом не заканчивалась, и крепче сжимая руку жены, Бёрк продолжал терпеливо слушать, какой-то частью себя ожидая ту самую часть, что должна, по раздумию Лиз, вызвать у него шок. И он почти уже расслабился, думая, что вся эта ситуация просто слишком драматична для Элизабет, ведь ее муж так близко дружил с Шеймусом, буквально полностью отдавал себя ему, как сейчас ей, и, вероятно, ничего уж слишком печального по итогу не будет. Но, к сожалению, Шейм не умер в конце, не выпрыгнул из окна, представляя себя гиппогрифом, не порезал себе вены и даже не разбил голову об кафель.
— Он что, блять, сделал?
Калеб резко поднялся с дивана, закидывая руки за голову. В этот же самый момент он старается не терять остатки разума, чего не смог чертов лучший друг, который несколько часов назад целовал его жену. Разумеется, Калеб не винил в этом Лиз, хотя слова о том, что он десять раз предлагал ей уйти с работы, сейчас буквально вертелись на языке, стремясь сорваться с уст грубым потоком. Еще хуже, что мозг начал рисовать четкую картину того, как другой мужчина касался ее губ, клал руку на ее талию, делал все то, что позволительно делать только ему одному.
В голове щелкнул переключатель, все то, к чему он так старательно шел два года, порушилось за одно короткое мгновение. Жгут внутри ослаб, комок больше не подступал к горлу, организм теперь кипел, словно залитый магмой, а руки непроизвольно сжимались в кулаки так, что кожа на костяшках краснела. Какая ирония, ведь он планировал справиться с этим, отказавшись от прошлого, а оно вернулось, так еще и ударило под дых. Бог смеется, пока мы строим планы.
— Вампир, значит, — а это смешно. Неожиданно Калеб засмеялся, немного истерично и слишком громко, эльфы на кухне точно услышали. Он прошелся по комнате, словно выискивая что-то важное, не обращая внимания на Элизабет, которая пыталась его успокоить, и в итоге остановился у стола, заваленного излюбленными (нет) бумажками.
Собственно, стол первым полетел на пол. Калеб не воспользовался палочкой, просто взял дерево голыми руками и перевернул, будто это не тяжелый дубовый стол, а выкрашенная фанера. Документы разлетелись по комнате, украшения выпали из шкатулки и рассыпались по ковру. Калебу стало на мгновение легче, но лишь на это короткое мгновение, пока температура тела снова не поднялась и его единственной отдушиной грозилась стать красиво обставленная комната.
— Вампир, блять. Вампир. Вампир, — Калеб мусолил слово, будто стараясь понять, какое оно на вкус. Его руки потянулись к рукам Элизабет и схватили ее за локти, грубо сжимая, но не так сильно, как в тот зимнее утро, когда злость в очередной раз сжигала его изнутри.
— Знаешь что? Чтоб больше не попадалось тебе таких вампиров, работать ты больше не будешь ни в этом месте, ни в каком-либо другом. А Паркинсон, я надеюсь, сдох прямо в той палате, потому что, если нет, я сам его найду и вытяну из него все кишки через рот, — отпустив девушку, он облокотился о ближайший книжный шкаф, прислоняясь к нему лицом, чтобы успокоиться, но простояв пару секунд и решив, что что в прошлый раз получилось лучше, Калеб сначала двинул по шкафу ногой, а потом разбил кулаком стеклянные дверцы. — Какой же ты уебок, Паркинсон! Два года, блять, и ты все равно не можешь съебаться куда подальше.
Вспышка всегда происходит в одно мгновение. Вот она еще пытается удержать его, беспомощно хватая за руки, где-то чуть выше запястья, и вот секунду спустя на пол уже летит дубовый стол, который был тяжелее самой Эли и который она сама никогда не могла даже просто сдвинуть и на сантиметр. Она инстинктивно пытается вскрикнуть от неожиданности, но крик застревает где-то в горле, превращаясь в хрип. Перевёрнутый стол падает с глухим стуком, который кажется точно таким же, как и бешенный стук ее сердца, которое теперь бьется невыносимо быстро, болезненно ударяясь о рёбра.
Где-то между этими событиями в комнате слышится нервный смех Бёрка и ее зов «Калеб, пожалуйста».
Она не знает о чем просит. Наверное, о чем-то невозможном. И почти ненавидит себя за это.
Ведь его срыв сейчас — это ее вина. И не нужно никаких оправданий, что все случившееся в Мунго — глупое стечение обстоятельств. Ему больно. И в этом виновата она.
Ведь она была рядом с ним вовсе не за тем, чтобы снова причинять ему боль. Чтобы становиться причиной его ярости.
Но боль уже причинена. И ярость кипит в нем, тенью отражаясь во взгляде. Его демоны, убаюканные ею несколько лет назад, уже проснулись, будто по сигналу тревоги. Его демоны были голодны.
Это они, не он, хватают ее за руки, и ей вдруг кажется, что они вернулись в то самое третье января. Где она снова оказываются в ворохе угроз и железной хватке. Взгляд падает на браслет с аметистами, подаренный Бёрком на их первое совместное Рождество. Его камень горит алым цветом, и как кажется Лиз, даже почти пульсирует у нее на запястье.
— Калеб, остановись, пожалуйста. — она знает, что ее попытки тщетны, по крайней мере сейчас, но все равно пытается. Она пытается остановить его. И вовсе не потому, что боится. Ей совсем не страшно. Любовь, вера в него, а может отчасти и отсутствие банального инстинкта самосохранения, делают ее абсолютно уверенной в том, что он не причинит ей боль, как бы сильно он не сорвался. Но она так же сильно уверена и в другом. В том, что вспышка рано или поздно пройдёт и он будет ненавидеть себя за то, что он прикасался к ней так. Даже если на ее руках не останется синяков, даже если она миллион раз скажет, что все в порядке.
— Ты ведь это все не всерьёз, — убеждает то ли его, то ли себя. Лиз знает, что сейчас совсем не лучшее время для споров, но его слова о ее работе буквально заставляют ее реагировать. И она так и не успевает вовремя прикусить язык, не давая ему временную фору, чтобы успокоиться.
Он ведь не может просто взять и запереть ее дома, не может лишить ее работы, правда? Они оба это знали с самого начала, знали, как будет складываться их жизнь, что она будет работать колдомедиком, как всегда и мечтала, что им обоим придётся с чем-то мириться. Да, в этот список определенно не входил поцелуй с бывшим однокурсником, но ведь случившееся нельзя сравнивать со всей ее работой. Тем более, что он знает, насколько для нее важно то, чем она занимается.
И все же, ей не стоило ничего говорить.
Элизабет поймёт свою ошибку чуть позже. Поймёт, что стоило промолчать, а не бросаться на баррикады, защищая важность труда колдомедиков. Что она должна была дать ему возможность успокоиться. Потому что он для нее все равно важнее всего остального. Потому что она бы променяла весь мир на него одного, не задумавшись ни на секунду.
Но было уже поздно. И кто сможет винить ее в том, что после этого бесконечного дня полного тревог, в какой-то момент, и ее сдержанность дала сбой: она просто не смогла замолчать вовремя.
— Мне ужасно жаль, что все это случилось, поверь, я хотела бы, чтобы этого дня не было вовсе. Но моя работа — это гораздо большее, ты ведь знаешь. Я ведь помогаю людям, это важно..я не могу просто взять и бросить все это.
Она пытается поймать его взгляд, но он лишь лихорадочно блуждает по ней и по комнате, будто ища что скормить демонам следующим.
Следующим оказывается шкаф. Cтеклянные дверцы которого рассыпаются в пыль под ударом кулаков Калеба.
— Калеб, хватит, слышишь! Посмотри на меня!
Она уже не просит, требует. Пусть сколько угодно крушит дом, но причинять боль самому себе она ему никогда не позволит. Лиз снова пытается поймать его ладонь, но лишь измазывается в крови, которая капает с костяшек его пальцев. Она хочет забрать всю его ярость, одержимость, боль. Но он не даёт. Не подпускает к себе достаточно близко. Калеб выдёргивает руку, будто ее прикосновения обжигают ему кожу, в то время, как его и так почти лихорадит. И кажется, что все остатки его спокойствия и самообладания вдруг рушатся в одно мгновение, разбиваются словно те самые злосчастные стеклянные дверцы. И снова она сама во всем виновата.
Отредактировано Elizabeth Burke (2020-08-05 15:11:31)
Точка невозврата вовсе не точка. Она не ставится легким касанием пера, она разливается темно-красными чернилами по коже. Она ярче на солнце, она темнее в венах, она некрасиво садится на створки шкафа вместе с застрявшими в углублениях осколками. Она размазывается по его рубашке и ее дрожащим рукам. Она не останавливается.
Калеб в беспамятстве срывает штору, неумело заворачивает в нее руку только потому, что ему нечеловечески больно, а когда ткань касается пореза, и становится еще больнее, шипя кидает ее себе под ноги. Он — тигр в клетке, что мечется из стороны в сторону, измеряя шагами свой кабинет, отталкивает от себя ее руки, протирает вспотевшее лицо, пачкая его багряными разводами. Он не в себе, не помнит своего имени и причин, сносит вазу, сбивает ножку стула, кидает в стену горшок с примулой, втаптывая остатки земли в их дорогой шелковый ковер.
— Калеб, остановись, пожалуйста.
Калеб останавливается у шкафа, опуская голову на холодные полки и старается дышать так, чтобы было слышно что-то, кроме пульсирующей крови в висках. Он приподнимает глаза и цепляется взглядом за фотографии в рамках. Элизабет и ее коллектив, он и его семья, он и она в свадебных костюмах, он и он с бокалами шампанского и выпускающей пузыри сестрой на заднем плане. Он, тот который вампир. Тот, который играет с ним в прятки, но в итоге находит Элизабет. Они стоят на фотографии, как старые друзья, обнимая друг друга за плечи, смеясь и указывая в сторону танцующей Присциллы. Он в этом доме, стоит в этом кабинете, поздравляет и аплодирует, а спустя два года целует его жену.
— Ты ведь это все не всерьёз.
— Ты должна уйти, — он не слышит ее мольбы и отчаянные попытки доказать, как ей важна работа. — Уйти с работы, — Калеб медленно отходит от шкафа, не забыв схватить ту самую рамку. — Ничего страшного с тобой не будет, в уныние не впадешь, — его голос становится все более тихим, Калеб практически шепчет, потому что все еще не может взять себя в руки.
— А сейчас выйди из комнаты, — Бёрк мягко толкает ее к двери, давая понять, что не злится на нее, но винит в том, что не ушла раньше. Он поднимает с пола собаку, которая все это время дрожала у порога, и впихивает в ее руки. — Накинь что-нибудь, ждите на улице.
Калеб закрывает перед ними дверь, не давая сказать и слова. Виски, который он оставил на тумбочке у дивана, уже немного потеплел и на язык ложился, подобно горькой тягучей карамели. Он сделал лишь пару коротких глотков, шумно выдохнул и с довольным видом, будто бы это принесет ему действительно неописуемое наслаждение, кинул бутылку на пол. Рамка с колдографией полетела на диван. Калеб выудил из под одной диванной подушки свою волшебную палочку, отошел на несколько метров поближе к двери и направил древко на растекающуюся лужу алкоголя.
— Инсендио.
Огонь запрыгал по комнате, сначала охватываю лужу, затем перескакивая на диван, пожирая ткань и по-прежнему движущуюся фотографию. Только в этот момент, Калеб почувствовал, что ему стало немного легче. Легче вспоминать, как он показывал свой кабинет Шеймусу, а потом он поцеловал его жену. Как они сидели на этом диване, рассматривая вид на розарий, а потом он поцеловал его, блять, жену. Вспоминали школьные дни, смеялись и дурачились, а потом он...
Пламя быстро перескочило на занавески, пожирая их, как голодное животное. Ему не было жалко это место, эти занавески, которые были последним подарком Каролин. Ему было жалко потраченное впустую место в школе, где он, как оказалось, даже друзей завести нормальных не смог. Плевать под чем был Паркинсон, это не могло быть глупым совпадение, либо могло, но тогда всевышний совсем ненавидит неудачное создание с ночными кошмарами и болезненно-бледной кожей. В любом случае, в совпадения он не верил, как и во всевышнего, зато довольно близко был знаком с силой разрушения.
Когда огонь уже практически лизал ему пятки, Калеб открыл дверь, сталкиваясь на лестнице с Элизабет, которая, разумеется, не захотело уходить без него.
— Я что сказал, Лиз? Уходи, — огонь уже лизал половицы, вылезая за порог. Паркинсон был в каждом уголке этого дома, и на свадьбе, и во время давних вечеринок, так пусть сгорит, блять, все.
Все ее слова, требования, упреки и просьбы, все ее попытки дотянуться, дотронуться до него тонут в хаосе происходящего. Он мечется, как загнанный зверь в клетке, он крушит все, что встречается ему на пути, и совсем скоро она уже не видит ничего кроме осколков, обломков, обрывков, багровых разводов на его лице, руках, рубашке. Все это превращается в один жуткий калейдоскоп ярости и бессилия.
И ей так хочется, чтобы все это было иллюзией, плодом ее воображения, ночным кошмаром, но не действительностью. Не их жизнью, где он в припадке ярости разносит свой кабинет в щепки, потому что ее поцеловал его друг. Такого не должно быть с ними. Они ведь оставили все это в прошлом, они ведь прошли такой путь, чтобы больше никогда не делать друг другу больно.
Но ему больно. И ей тоже. Больно смотреть, что с ним происходит.
— Ты должна уйти, уйти с работы.
— Ты сам не знаешь, о чем говоришь, —возражает снова, уже намеренно, надеясь, что хоть это заставит его обратить на нее внимание, посмотреть на нее, и может, наконец, увидеть свое отражение в ее глазах. Но даже открытая конфронтация его словам так и не приводит его в чувства, так и не заставляет сконцентрировать внимание на ней. Вместо этого Калеб продолжает метаться по комнате, пока не натыкается взглядом на рамки с колдографиями, что стоят на одной из полок шкафа.
Черт.
Она уже и забыла про эти колдографии, забыла, кто на них, потому что если бы помнила, то точно не завела бы этот разговор здесь, в его кабинете, где со снимков на них смотрел, будто глумясь, ухмыляющийся Шейм. И самое глупое, что если бы он помнил о том, что случилось, он бы наверняка усмехался точно также. Хорошо, что он не помнит. Хорошо, что не расскажет Дею.
— Калеб, — зовет снова, не понимая на что надеется. Он хватает с полки рамку с той самой колдографией и она уже знает, что это плохой знак. Но еще хуже, что он выставляет ее за дверь. Впервые за все время, что они были вместе, он дистанцируется от нее настолько, что кажется, что ему невыносима сама мысль, что она находится рядом. Это осознание настолько шокирует ее, что она даже не успевает возразить прежде, чем он захлопывает дверь прямо у нее перед носом. И еще минуту она так и стоит, в исступлении уставившись на этот, кажущийся теперь бесполезным, кусок дерева, пока не начинает чувствовать, как в ее дрожащих руках сотрясается Тео, который прибежал с кухни на шум, и оказывается уже минут пять в унынии и беспокойстве созерцал, как его хозяин разносит комнату, не понимая, что происходит и виноват ли он в этом. Лиз прижимает щенка к себе, гладя по ушам, пытаясь успокоить то ли себя, то ли его. Она знает, что не собирается оставлять Калеба одного в таком состоянии, чтобы он там себе не надумал, и как бы сильно не хотел не видеть ее. Но все тело все еще сковано каким-то оцепенением, не дающим даже двинуться с места.
Эли делает глубокий вдох, но вместо успокоения чувствует..сильный запах гари. И это окончательно приводит ее в чувства.
Оцепенение сносит волна страха.
Дальше она действует чисто на автомате: вызывает главного домовика, отдает ему все еще беспокойного щенка и просит вывести на улицу всех остальных помощников. А сама тем временем лихорадочно пытается открыть дверь в кабинет мужа, которая, конечно же не поддается. Может Калеб ее закрыл, может опять так некстати заел замок, что периодически бывало в старом доме, а может в приступе паники, Эли просто дергала все сильнее нагревающуюся ручку не в ту сторону. Наплевать, почему так произошло, но эти минуты она уже не забудет никогда в жизни.
— Открой чертову дверь! - Лиз долбит по деревянной поверхности, и когда дверь отворяется с той стороны, она чуть ли не падает на выходящего из комнаты Бёрка. Комната за его спиной объята дымом и пламенем.
— Я что сказал, Лиз? Уходи.
— Больше никогда мне так не говори.
Эли крепко хватает его за предплечье и трансгрессирует во двор. Учитывая, что Калеб не был к этому подготовлен, перемещение вряд ли принесло ему массу положительных впечатлений, но Лиз уже не обращает на это внимания. Она знает, что будет дальше. Еще мгновение и огонь проскользнет в коридор, а как только он доберется до балкона, то тут же перекинется и на соседние комнаты. Особенно поспособствует этому тот факт, что когда-то давно, Каролин решила украсить многочисленные балконы и лоджии вьющимися растениями, конечно, не предполагая, что любимый правнук, которому она завещает особняк, однажды захочет поджечь его.
Оказавшись на твердой земле, на безопасном расстоянии от дома, Эли, наконец, позволяет себе выдохнуть, и в этот момент истерика накрывает ее с головой. Сейчас в ней совсем не узнать спокойную и рациональную Лиз, которой она была большую часть времени. Сейчас она больше похожа на комок оголенных нервов.
— Ты чертов придурок, Бёрк, никогда, слышишь, никогда не смей меня так пугать! Не смей прогонять меня от себя, не смей оставлять меня одну! Не смей, не смей! — голос срывается, она иступлённо колотит кулаками ему в грудь так же, как пару минут назад колотила в разделявшую их дверь. Наверное, ему может быть больно от небольших, но довольно сильных ударов. Но ей уже наплевать. Наплевать, потому что он должен понять, что больше никогда не должен поступать с ней вот так. Понять, что сама мысль, что с ним могло случиться хоть что-то выворачивает ее наизнанку, втаптывает в землю и лишает возможности нормально дышать.
Как там говорят магглы? "Спички детям не игрушка". Они уже давно не дети, но легче от этого никому не стало.
Отредактировано Elizabeth Burke (2020-08-08 15:34:51)
Калебу едва удалось удержать равновесие, когда с лестницы дома Лиз трансгрессировала их во двор. Комок из сегодняшнего обеда, ибо поужинать он так и не успел, подступил к горлу, вылез наружу и остался где-то возле клумбы с лилиями. Внутренности стянуло, Бёрк закашлялся, опираясь об колонну дома. Он чувствовал запах гари и его это успокаивало, но осознание того, что внутри горели лишь призраки и тени прошлого, не доставляло нужного удовлетворения, так что палочку он стискивал по-прежнему крепко.
Группа домашних эльфов, трансгрессировавших совсем рядом, хваталась за головы, покачивая ими из стороны в сторону и кидая осуждающие взгляды на хозяина, причитая о том, как они весь вечер готовили изумительную пасту капеллини, стейки из рыбы, потрясающий рататуй, а на десерт невероятно нежный шоколадный кекс, и теперь — о, ужас — все покрылось копотью и съесть это не представлялось возможным. Не испытывая по этому поводу печали, Бёрк подумал, что если бы Лиз не было рядом, он бы прожарил и засахарил уши своей маленькой прислуги, настолько нелепым и раздражительным было их нытье. Но первая сорвалась она, только накинулась не на домовиков, а не него, упрекая в том, что он напугал ее до смерти.
— Разбаловала уродцев, нашла хреновую работу, — перечислял Бёрк в ответ, пока она тарабанила руками ему грудь, словно у них соревнование по количеству косяков за сегодняшний день. В один момент ему это надоело, и пусть удары не приносили почти никакого дискомфорта, он мягко перехватил ее руки, скрутил за спиной, чтобы она не могла сопротивляться, и устало положил голову ей на плечо.
— Он еще там? Паркинсон? В этой чертовой больнице? Нет? Я все равно его найду, ты же знаешь — из-за плеча жены, Калеб подглядывал на деревянную беседку, соединенную с домом, которую Каролин и летом, и зимой, накрывала к приходу гостей. Он был и там, прямо сейчас. Смотрел на них и ухмылялся с этой своей постоянной уверенностью во взгляде, словно у него всегда все под контролем, и даже кошка никогда не насрет мимо лотка.
— Блядский Паркинсон, — Калеб отпустил девушку, отпихнул в сторону щенка, веселого бегающего в ногах, и направил палочку на кружевную скатерть на столе. Не успел он и произнести инсендио, как эльфы в панике убежали на другой конец двора, а Бёрк, по-прежнему недовольный, но хотя бы спаливший все места обитания частичек днк своего бывшего друга, шумно выдохнул и присел на ступени, до которых еще пока не доползли языки пламени. За кувшином, стоящим у клумбы с нарциссами, он вытащил пачку сигарет, что спрятал когда-то от Элизабет. И пусть сигареты были слегка пересохшими на солнце, Калеб с удовольствием затянулся одной, хихикая от картины, разворачивавшей перед ним.
— Ты только глянь, они же сейчас на соседний материк сбегут, — эльфы, казалось, действительно не собирались останавливаться, решив, что после сжигания дома Калеб перейдет на них. Когда заднице стало тепло, он таки поднялся на ноги, оборачиваясь в сторону своего шедевра, балкон которого уже начинал потрескивать. — Каролин сейчас точно вылезет из гроба, чтобы дать мне пизды. Я ее наверняка разочаровал, — плевать, как и всегда. Это его чертов дом, он может делать здесь все, что захочет, и насрать, что скажут соседи, которые живут в нескольких километрах от их уединенной норки, но пожар наверняка увидят, особенно, если крыша загорится и не упадет. Этот день вообще не должен был закончиться вот так.
Элизабет не разделяла его настроения, собираясь то ли снова наорать на него, то ли молча уйти, то ли просто стоять рядом и наблюдать за тем, как говорят целых два года совместной жизни. На самом деле, тут и сама Каролин родилась, и его отец, так что дом пропустил сквозь себя ни одно поколение, и одного скользкого ублюдочного Паркинсона.
— Не расстраивайся, любимая, это всего лишь стены и дерево, — Калеб сделал последний затяг, кинув сигарету себе под ноги. — Пора мне садиться на таблетки. А что там, кстати, с тем домом, в котором мы жили какое-то время? Он все еще принадлежит твоему отцу? — задумчиво протянул Бёрк, обнимая жену за талию. Нет, он не думал о том, где им жить, когда сжигал дом, но сейчас старался делать вид, что все идет по четко выстроенному плану. Этому особняку был необходим ремонт.
Приступ истерики забрал все оставшиеся силы. И когда Бёрк перехватил ее руки, заводя их ей за спину, она даже не думала сопротивляться. Так они и стояли в этом странном объятии. И если быть честной ей больше ничего и не было нужно. Не было больше сил ни кричать, ни спорить, ни бить кулаками в грудь. Не было сил думать правильно ли она поступила, обменяв собственную честность на его боль размером с горящий дом. Она посто хотела стоять вот так, чувствуя его каждой клеточкой тела и больше никогда не отпускать. Хотела впитать его боль и ярость и развеять по ветру, как совсем скоро будет развеян пепел всего того важного, что было для них в этом доме. Хотела в который раз унять беспокойных демонов в его голове, скормив им искренние обещания о том, что она всегда будет рядом, и никто и никогда не сможет встать между ними.
У неё больше не было сил.
Не было сил возражать, когда он снова сказал что-то ее о работе, когда попытался допытался, где сейчас Шейм, когда нашёл очередную нычку с пачкой сигарет и закурил. В любой другой ситуации Лиз подпалила бы эту самую сигарету прямо у него в руках, превращая его вредную привычку в пепел. Но скоро здесь и так будет слишком много пепла.
Она не хотела, чтобы он курил, не хотела, чтобы видел Шейма, зная, что все это скорее всего закончится. И нет, ей не было жаль несостоявшегося вампира, который даже не помнил, что он сделал. Но она слишком хорошо понимала, что подобная «дружеская» встреча не приведёт ни к чему хорошему. Они прошли слишком долгий путь, чтобы Калеб снова возвращался туда, откуда начал. Она не позволит ему снова ломать себя, подгружаясь в пучину разрушающих чувств.
Но обо всем этом они поговорят потом. Когда он выдохнет, устав сокрушать все вокруг, когда сможет понять, что оправданность его ярости не компенсирует причиняемый ущерб, а лишь делает еще больнее им обоим.
Она верит, что он поймёт, что они со всем справятся. Обязательно. Как и всегда.
— В день свадьбы отец переписал тот дом на нас, так что формально, им владеем мы, — наконец, ответила Лиз, прекрасно зная, что Калеб напрочь забыл об этом факте и, конечно, изначально понятия не имел, что все зайдёт так далеко, в результате чего восстановление дома Каролин займёт достаточно много времени, чтобы им всерьёз пришлось задуматься над тем, где им теперь жить. Кто бы мог подумать, что им мог понадобиться второй дом, но отец, видимо, как в воду глядел.
Эли снова перевела взгляд с лица Калеба на дом, горящий прямо за его спиной.
Все-таки, он ошибался. Горели не просто стены и дерево.
Горело что-то намного большее.
Ей было семь. Каролин устроила осенний приём, на который было приглашено несколько чистокровных семей. Это был первый раз, когда Лиз переступила порог этого дома. Мать нарядила ее в жуткого ярко-розового цвета пышное детское платье. Калеб обозвал ее зефиром. Эли «случайно» опрокинула кусок торта на его рубашку, смачно размазав по ней крем, и лишь по невнимательности сделав это в присутствии кого-то из взрослых. Им тогда обоим влетело от родителей, но они хохотали до слез все следующие полчаса. В окончании вечера Калеб сказал, что может платье и ужасное, но на ней все на свете смотрится хорошо.
Ей было восемнадцать. И в этом доме проходил Рождественский ужин. Она только вернулась из Стокгольма и видела Калеба впервые за последние три месяца. Он с трудом выдержал десять минут в окружении их семей, прежде, чем украсть ее у всех остальных. Он исповедовался ей во всех грехах, давая возможность навсегда отказаться от него, пока у нее еще была такая возможность. Вместо этого она сказала, что абсолютно уверена в своём желании провести с ним всю свою жизнь.
Ей было девятнадцать. Они стали семьей. Они стали называть этот дом своим. Они вместе обстраивали каждый его угол, делая его еще более уютным, еще более родным. Он рассказывал ей истории из своего детства, а она смеялась, думая, что когда-нибудь здесь будут расти и их дети. Которые у них обязательно будут, да, пусть не сейчас, а немного позже. Ведь Лиз по-настоящему любила детей, и была уверена, что рано или поздно они будут к ним готовы.
Два года совместной жизни: их ссоры и примирения, их смех, их слезы, их долгие разговоры у камина, все дни и ночи, проведённые в этом доме — полыхали сейчас у нее на глазах. И было в этом что-то разбивающее ее сердце на десятки маленьких осколков, но при этом...при этом дарующее одно простое и очень важное знание. Ее дом — это не стены, не мебель. Ее дом — это он. И пока он рядом с ней, хоть все вокруг может быть охвачено огнём.
Вы здесь » HP Luminary » Story in the details » give me a reason to burn this house down
