Солнце. Солнце сверкает на мокрых ресницах Луи бриллиантами, и он проводит ладонями по лицу, чтобы протереть глаза, убрать солоноватые и щиплющие, но дарящие такую красочную иллюзию капли с глаз. Солнце еще не горячее, не успело набраться сил и засиять в полной мере, опаляя кожу и заставляя веснушки на ней проступать куда ярче, делая их похожими на брызги крови. Лучик сидит на берегу у самой воды, и морские волны, обманчиво спокойные в этот утренний час, ласкают ему ступни. Так тихо и хорошо, и ветерок, раздувающий его рыжие волосы, заставляет их трепетать, как пламя на костре, а от солнца они сияют так, что смотреть почти больно - сожгут. Но куда красивее на солнце смотрятся волосы матери, они похожи на жидкое золото, на небесный ореол вокруг её головы, потому что его мать, должно быть, и есть ангел во плоти. Луи обожает и боготворит её куда больше, чем себя. Она даже согласилась подняться в это раннее утро, чтобы сходить с ним на пляж. Конечно, осень уже успела вступить в свои права, и ртуть на вполне обычном маггловском термометре, висящем по ту сторону окна Лучика, заползает с каждым днём всё ниже и ниже, но выбравшийся на эти длинные выходные мальчишка, изрядно соскучившись по семье, всё равно решился совершить заплыв, уже практически имеющий право называющийся "моржовым". И он не удивился и не обиделся тому, что мама с ним плавать отказалась - она так легка и хрупка, действительно, не нужно заставлять её испытывать неудобства. Но тем не менее, она ждала его на берегу, пока Лу погружался в стихию, в которой все они, если верить каким-то там маггловским ученым, были рождены. Море впустило его в себя, море обласкало тело - и хлестнуло волной, пришедшей из глубин, в лицо, заставив хлебнуть соленой воды и на мгновение вдруг ощутить себя беспомощным, тонущим. Флер, должно быть, заметила, заволновалась на берегу, но Лу вынырнул, и замахал ей рукой, смеясь, смеясь так сильно, что ветер разносил его смех, как тонкий звон золотого колокольчика. Он умел заражать своими улыбками, своим смехом, умел греть и заставлять плавиться... А сам, выйдя из воды наконец, ощутил, что совсем продрог, что не попадает зуб на зуб, и будто бы начали синеть ногти. Но прежде чем выйти из воды окончательно, мальчишка задержался здесь, на мелководье, глядя задумчиво, как его ступни проваливаются в мягкий песок, поднимая легкие "облачка" пыли в воде. Подобрал осколок белой раковины - и зашвырнул далеко, умело, куда-то в мягко колышущиеся волны, и только затем поднялся и пошёл к берегу. К маме.
Фырча от холода, закутался в гигантское полотенце, которое специально для этого случая подхватил с собой заранее, и уселся на расстеленном им с матерью покрывале, но посидев так немного, смешливо щурясь на материнское беспокойство, и заверяя её, что уже давно закаленный и не заболеет, а если даже и заболеет, мамочка же спасет его от любой болезни, верно?.. Хотя уверенности не было. Есть такие болезни, от которых вся родительская любовь и забота не спасают.
Зато ещё есть солнце, милостиво ласкающее после оказавшейся куда холоднее, чем думалось в первые мгновения, когда заходишь в неё только по колени, воды. Луи тепло и хорошо, хотя от солнца и больно смотреть, и он щурится, и приваливается лбом к уже успевшему чуть прогреться плечу матери, с удовольствием вдыхая идущий от неё запах морской соли и чего-то трепетно-нежного, вроде бы духов, но этот аромат должен был давно смыться водой, и ведь нет, смутно угадывается всё равно. Так, по скромному мнению Луи, и должна пахнуть нежность, именно этим тонким ароматом помимо прочих пропитана его амортенция, потому что нет в мире любви более сильной, чем любовь к матери, и пока Флёр с ним, Лучик ощущает себя словно бы в коконе из любви, уюта и заботы, и ему ещё недавно казалось бы, что так будет везде и всегда, что мир прекрасен, и что в нём нет места для волнений и горя. Так бы казалось недавно - но не теперь. Грешно жаловаться, Лу получил счастливейшую и спокойнейшую жизнь, если сравнивать с теми же своими родителями - но какой ценой он её получил? На костях тех, кто за них погибал, и кто знает, какие ещё давал жертвы, и будет ли это действительно востребовано в новом мире, который, по-хорошему, стоит строить таким, как сам Луи Уизли. Наследник целого рода? Просто сын старшего сына, просто сын идеальной матери. Он жмется к Флёр поближе, холодный, как лягушка, даже будучи закутанным в полотенце. Как жаль, что нельзя прожить вот так вечно, прячась от мира под крылом матери. Как жаль, что взросление настигло его, и вскоре ему наверняка придется выпустить материнскую ладонь - ладонь женщины, которую он готов был считать единственной своей королевой до некоторых пор, готов был стать её маленьким, но - ради неё - великим рыцарем. А сейчас... Сейчас Луи сбит с толку, и он потерял все свои жизненные ориентиры в этом новом учебном году, и его мучают тревога и беспокойство, и вместе с ними совершенно невыносимо и жестоко разрывает ощущение любви к одной девушке, такое непрошенное, но надолго, походу, закрепившееся в его маленьком сердце. Даже слишком маленьком и потому порою жестоком, так вот, сейчас оно разрывается, и в нём не хватает места, и Лу хотел бы спрятаться у матери и от этого тоже, но... Он поднимает лицо, смотря на Флёр спокойно и ясно, с бесконечной любовью, и даже не знает, как высказать ей всё то, что горит на душе, хотя доверчиво очень хочется. Лу боится больше всего, что она оттолкнет его, неважно, в какой ситуации, но нелюбовь в глазах матери заставляет его ночами подскакивать не хуже, как от какого-нибудь монстрячего ночного кошмара. И самое главное - он боится, что это сбудется. Боги посмеялись над ним, пробудив дар к прорицанию, и теперь каждый сон нужно перебирать, как горошины, ища среди них испорченную, ища среди них что-то настоящее. Вымолвить и слова по делу не получается, поэтому Лу, улыбаясь застенчиво, начинает издалека:
- Я так счастлив, что ты решила пойти со мной, мама. Мне почему-то кажется, этот год будет очень трудным, и без твоей поддержки я бы не справился. - Выдыхает тепло и облегченно - начало положено, и вроде бы, даже и не очень плохое. Поэтому Лу может продолжать искать, за какие еще ниточки потянуть, чтобы обратить в нужную степь внимание матери, и при этом не проболтаться ей о чем-то действительно важном, пусть и предназначенном, к сожалению или к счастью, не для неё.

Отредактировано Louis Weasley (2018-08-31 22:59:43)

- Ты права. - Луи слабо улыбается, фактически невольно, потому что кажется, он вообще не помнил случая, чтобы мама была не права. Флер была его... ну, богиней? Можно ли поклоняться собственной матери? Он так боготворил её и отца, был предан своей семье половиной своего сердца, оставляя лишь половину на весь остальной мир, и то, половину оставшейся части занимал Кай. Оставалось слишком мало свободного места, но даже там, в этом крошечном кусочке, что-то иногда вдруг так протяжно болело, словно неумелый ребенок хватался за струны какого-нибудь нежного музыкального инструмента, например, скрипки, и рвал их, а потом плакал, потому что, являвшие собой смесь шелка, жил и стали, натянутые до предела, они резали пальцы. Сетью жил обмотано его сердце, душа нежнее и легче шелка, а стали... Как закаляется сталь? Это происходит прямо сейчас, в этот миг. Сталь легко можно пробудить в Виктуар, если она вдруг почувствует, например, что угрожает опасность детям. По своему внутреннему богатству и красоте - рукоятка из золота, но пляшут отблески на острие, выходит завораживающее и несущее смерть оружие. Он знает. Мама - цветок, шипы которого могут проткнуть насквозь. Он хочет быть таким тоже, но процесс происходит слишком медленно. Сталь должна нагреться под жуткими температурами, всё в огне, и Лучик тоже горит - пылает то от любви, то от стыда, то от почти инородного, плавящего всё на своём пути гнева. И затем нагретую, раскаленную, сталь опускают резко в воду - ледяная, она льётся ему за шиворот, заставляя задыхаться, через приоткрытый в жадной попытке сделать очередной вздох затекает вода, а еще она щиплет глаза, вызывая новый поток, тоже соленой, литься из них. Иногда он чувствует это слишком остро, и будто чьей-то чужой, недоброй сталью пронзает его самого. Но даже боль бывает сладкой, как мед, и это - те вещи, в которых он пока в силу юности и неопытности не может разобраться. Хотя когда-то разгадает эту тайну, обязательно, он себе уже обещал. Луи - мальчик любознательный, ему нравится постоянно расширять свой кругозор, и нет, кажется, вершин, которые он не покорил бы, если бы захотел.
А еще иногда сердце Луи - как барабан. Ухает не в грудной клетке даже, а в горле, сжимая и перекрывая доступ к кислороду при каждом ударе, и от этого алеют щеки, и звук направляется к ушам, только изнутри, и он слышит это пугливое, но почти мелодичное тудум-тудум-тудум - маленький, перегруженный моторчик внутри, иногда сбивающийся с ритма лишь на долю секунды, и тогда Лучик пропускает вдох - но затем его обычно отпускает. Но иногда просто так это не обходится. Иногда Луи ощущает себя совершенно потерянным и одиноким - так, как однажды ощутил в далеком детстве. Поднимаются из недр его памяти штормовыми волнами жуткие образы, после одного из которых он чуть не решился совсем дара речи, а когда её обрёл, то ещё долго заикался. Но именно мама спасает его, наяву и во сне. Отец - тот, кто закрепляет Луи, отец - пример для подражания, тот, на кого мальчик хочет равняться. Но мать обладает невероятным внутренним светом, она - его источник света в кромешной тьме. И Лу - её продолжение. Лучик её яростно сверкающего, ослепляющего своей прелестью солнца. Она прекрасна. И мальчишку часто мучают вопросы, возникающие из-за этого. Это так стыдно, но иногда ему кажется, что будь она проще, более...человечной, не такой сверкающей - может, ему было бы легче. Они с отцом - его примеры. Он хочет быть, как они. Но не может угнаться никак за этим, возможность стать таким же идеальным, как они - зыбкий мираж, за которым можно бежать бесконечно, но он рассыпается, не оставаясь на ладонях даже песком, стоит попытаться ухватиться. Может, само дело в их крови? В её смешении, что-то невероятное, околобожественное - но не оно. Только почти. Билл и Флер сочетаются идеально, даже пытаясь быть объективным, Лучик не видит пару лучше, но может, их... ну, по-маггловски говорят, гены, как-то недостаточно сочетаемы для того, чтобы он был их достойным? Где-то выдаёт ошибку. Это печалит его. Это режет его, и даже не аристократически прекрасным мечом, а ножом-бабочкой, подло вытащенным из рукава, и мальчишка будет весьма удивлен, когда узнает, что вытаскивает его... он сам? Закаляет сталь, чтобы пронзать ею в первую очередь себя, и потом уже всех остальных.
- Мир действительно такой непростой, мама. Я иногда ощущаю себя так, будто я нахожусь в дырявой лодке посреди моря в шторм. - Тихо выдыхает, радуясь, что подобрал наконец настолько четкое сравнение. Это - все еще не тема, которую он хотел поднять именно сегодня, но куда честнее, больнее, глубже. Что-то, что с ним почти постоянно. - И я пытаюсь закрыть руками пробоину, но если делать это, то меня собьёт первой же волной, так какая разница - как идти на дно, быстро или медленно?.. - Неожиданно для себя почти всхлипывает, и уязвленный этим - слабостью перед человеком, для которого бы хотел стать самым сильным, - опять опускает голову, пряча лицо в плече матери. Но на щеках его нет соли - только морская. - Я рад тому, что вы научили меня плавать. Ты и папа. И даже если меня все же сбросит, или если из-за пробоины эта лодка станет слишком тяжелой, и её затопит - я думаю, что смогу вынырнуть. Боже, я так этого хочу... Быть сильным ради вас. Всё суметь. Всё перебороть. Умереть за свои идеалы, но перед этим - сделать что-то важное. - Он слишком рано таким стал. Слишком серьёзным, взявшим на себя слишком тяжелую ношу, даже если сам взвалил её на свои почти хрупкие плечи.
- ...только что я могу? Какова моя роль в мире, где вы - совершенные? Если бы я мог предвидеть это хоть раз. Небеса подарили мне дар, но он бесполезен, если не уметь его контролировать, а я - годен ли хотя бы на это? Я хочу, чтобы ты гордилась мной, я хочу сказать тебе, что да, я годен вообще на всё, что вы с отцом хотели бы, чтоб я умел. Но иногда я ощущаю себя просто глупым, не самым одаренным ребенком - и так боюсь стать позором для вас. - Кошмар, с которым он просыпается в поту среди ночи. К сожалению, не единственный. Их слишком много, от них спирает дыхание, а слова разбегаются и путаются, выходя с трудом и запинкой, проталкиваясь через сердце, бьющееся в горле... Только не сейчас. С матерью, источником своих света и сил, он почти в порядке, и слова, может быть, даже страшные, но льются легко и плавно - вода. Волны, облизывающие берег. Волны, поедающие солнечную краску в его волосах и пропитывающие тело солью насквозь.